О документальном романе Сергея Белякова «Парижские мальчики в сталинской Москве». — АСТ, РЕШ. — 2022

Читать главы из книги

«Парижские мальчики» — это Георгий Эфрон (1925—1944), сын Марины Цветаевой, и его старший друг Дмитрий Сеземан (1922—2010). Оба провели детские годы за границей, преимущественно во Франции, а во второй половине 30-х приехали вместе со своими семьями в Советский Союз. Познакомившись ещё во Франции, молодые люди продолжили общение в Москве. 

Именно этот период их общения в предвоенной советской столице и становится основным объектом внимания в документальном романе Сергея Белякова. Впрочем, он очерчивает и судьбы каждого из них; больше, конечно, Георгия, или Мура, как звали его в семье, отчасти потому, что опирается на его сохранившийся дневник. С одной стороны, Беляков воссоздаёт характеры, исследует психологическую достоверность и мотивации тех или иных поступков своих героев. С другой — ему интересна атмосфера Москвы, пафос эпохи, настроения людей, их повседневная деятельность. 

Сергей Беляков — писатель-историк, много работающий в архивах, сопоставляющий различные документы и прочие исторические свидетельства. Список примечаний и библиография «Парижских мальчиков» впечатляет — примерно десять процентов от общего текста. На какие материалы он опирается? 

1. Дневники и письма Мура и записи Дмитрия Сеземана.

2. Письма, дневники, воспоминания их современников — например, Корнея Чуковского или Елены Булгаковой.

3. Современные документально-исторические романы других авторов — например, «Предместья мысли» Алексея Макушинского.

4. Художественная проза с реалистическими описаниями эпохи — «Ночные дороги» Гайто Газданова.

5. Обширные статистические данные, специально найденные автором: «Ещё в 1938-м мясокомбинат выпускал 400 000 котлет в сутки и планировал увеличить их выпуск до миллиона! Удалось ли это? Данных не нашёл».

6. Устные беседы — например, с Мариной Мошанской, дочерью Дмитрия Сеземана.

7. Газеты и журналы: не только «Новый мир» или «Огонёк», но и «Шахматно-шашечная газета», французская периодика.

8. Справочные издания, научные и научно-популярные исследования («Книга о вкусной и здоровой пище», издание 1939 года).

9. Материалы различных сайтов — например, сайта Дома-музея Марины Цветаевой.

При всей серьёзности подхода Сергей Беляков пишет легко — точнее, пишет так, что его книги читаются легко: в его текстах нет стилистических изысков — в них архивные и исторические изыскания. Беляков — идеальный популяризатор истории: следя за судьбами героев, читатель как будто между делом узнаёт, когда был открыт, например, зал Чайковского, когда прошли первая и последняя бомбёжки Москвы или что обучение в старших классах школы до войны было платным, а на футболках футболистов ещё не было порядковых номеров. 

С одной стороны, Беляков последовательно описывает факты с момента возвращения Цветаевой с сыном в Москву, а с другой — параллельно рассматривает различные сферы жизни советского человека конца 30-х — начала 40-х. Новая архитектура Москвы, улицы, магазины, рестораны, метро, трамвай, ЦПКиО, советские праздники, музыка и литература, советская школа, консерватория и открытие зала Чайковского, театры, газеты, радио…

Беляков как историк не обусловлен существующими стереотипными представлениями — он разрушает мифы, если они противоречат фактам. Так, он доказывает, что Мур был послушным сыном, а не мучителем матери. И в то же время он не щадит Мура: пишет, например, о его воровстве в голодные месяцы в Ташкенте — и, главное, моделирует атмосферу исторического момента и разгадывает характер Мура, его настроения и цели.

Образ Георгия Эфрона создан преимущественно на основе сохранившейся части его русско-французского дневника. Автор отмечает «ясный и острый ум Мура», его честолюбие, гордость, высокий уровень интеллекта и обширные для подростка знания. Очерчен круг его чтения: Достоевский, Тургенев, Лермонтов, Чехов и Хемингуэй, Валери, Бодлер, Малларме, Верлен. В страшном, паническом октябре 1941-го в Москве Мур ходит в библиотеку и читает там Андре Жида, Поля Валери, Малларме.

Оказавшись в Москве, солидный — он выглядел значительно старше своего возраста — и элегантный Мур отличается от ровесников умением стильно и изящно одеваться — из Парижа с собой привезён изрядный гардероб. Вообще, поначалу Мур стремился жить в Москве так же, как в Париже. Сергей Беляков подробно описывает его ежедневные занятия, привычки, московские маршруты, манеру одеваться и денежные расходы. Описывает места, где Георгий бывает регулярно: помимо школ и библиотек, рестораны и кафе, сад «Эрмитаж» и Парк Горького.

Важен для проведшего детство в Париже Мура эстетический идеал. В 1940-м ему всего пятнадцать, и он ещё только-только определяется со своими склонностями и интересами. Мур рисует оригинальные карикатуры и всерьёз подумывает о пути художника. Однако из общения с новыми советскими знакомыми ему становится ясно, что его представления о прекрасном отличны от уже доминирующего в СССР метода реализма. Мур ценит живопись, где оригинальность идеи ценится выше мастерства. 

Сергей Беляков пишет довольно подробно и про любовь Мура к музыке: про его интерес к оперным ариям и джазу, к музыке современных композиторов — Прокофьева и Шостаковича; про то, как Мур открывает для себя музыку Чайковского.

В советскую Россию Мур приезжает с твёрдым намерением «интегрироваться в советское общество»: он усердно и хорошо учится в школе, одноклассники его уважают — он умел себя поставить. Беляков отмечает, что в дневнике Мура заметен переход на советский стиль: «Мур продолжал активно заимствовать новые русско-советские слова и выражения. Временами он начинает писать просто советскими газетными штампами, которые мог почерпнуть не только в газетах, но и на школьных собраниях, в общении с учителями и школьниками». Позже Мур познакомится с Алексеем Толстым, и именно его стиль жизни видится ему образцовым: Толстой — «молодец», он «вершит судьбы, пишет прекрасные статьи, живёт как хочет». 

Отношениям Мура с матерью уделено значительное, но не чрезмерное количество страниц. Беляков опускает общеизвестный эпизод самоубийства Цветаевой, но из всего сказанного о ней возникает образ женщины не только гениальной, но и непрактичной, беспомощной, а в последние, военные, месяцы жизни — мало адекватной. Она была полна страхом, больна и сознавала это. И не хотела становиться обузой сыну. Но что было в дневнике Мура о её смерти? Как он переживал это?

Конфликт отцов и детей в отношениях Мура с матерью проявляется преимущественно в конфликте их настроений. Если для Цветаевой «всё кончено» — дочь и муж арестованы, жить негде, — она плачет дни напролёт, то для Мура всё только начиналось: он приехал в Советский Союз с намерением стать советским человеком и активно участвовать в новой строящейся жизни. Сергей Беляков показывает, что Мур любил мать и был послушным сыном, но ему было очень тяжело от её настроений и неумения приспособиться к новой жизни. Мур жаждал реальности, а родители, прежде всего мать, жили в мире иллюзорном. Родители дали ему культуру, достойное воспитание, но советской действительности они не знали. Мур, по сути, оказался один на один с незнакомым социумом. 

Тем важнее для него отношения дружеские. Дмитрия Сеземана Мур называет в дневнике своим «единственным другом» (Сеземан успеет это прочесть, когда дневник будет опубликован, и очень удивится). Дмитрий на три года старше, и, хотя это ощутимая разница в подростковом возрасте, мальчикам интересно друг с другом. В основе их дружбы — общность культурных интересов, французское прошлое, некая единая «французская» оптика, что ли. Вот как Сергей Беляков описывает их общение летом 1940 года, приведя воспоминания Сеземана:

«Мур и Митька, несомненно, и были в глазах москвичей настоящими пижонами. Фланировали по Охотному Ряду, по улице Горького, по Страстному, по Гоголевскому и Покровскому бульварам, по Столешникову переулку, Кузнецкому мосту и Петровке. Сидели на скамеечке рядом с памятником Пушкину. Болтали по-французски. Москвичи, должно быть, оглядывались на эту странную парочку. Митя уже сознавал, что это была своего рода “эмиграция” в далёкую Францию, род эскапизма: “Мы, не сговорившись, сделали вдвоём себе мир отдельно, и вот почему мы чаще всего говорили по-французски. Умственная и духовная нейтральная территория, ни он не бывал у нас, ни я. А вот так в кафе “Артистическое” или на скамеечке на Страстном бульваре или в кино “Центральном”. Мур же летом-осенью 1940-го не вполне это понял».

Беляков пишет, что Дмитрий Сеземан был «весёлым, остроумным, жизнерадостным, ироничным». Свою тоску по Парижу Митя не скрывал: по словам Мура, «французил». Георгия же Сеземан в интеллектуальном плане ставил выше себя: «Мне сильно недоставало общения с этим мальчиком, который был моложе меня годами, но взрослее умом». 

Дружба не была безоблачной: Сеземан и Цветаева почему-то не любили друг друга, и поэтому Митя и Мур предпочитали скрывать свои встречи. Позже на разрыве этих дружеских отношений настаивал Самуил Гуревич, гражданский муж сестры Мура Ариадны. Поводов для ссор было немало: взаимные обвинения семей (кто кого оговорил; мать и отчим Сеземана тоже были арестованы) или же, например, различная оценка свежепрочитанного романа «Как закалялась сталь». Неоднократно Мур писал в дневнике, что порвал отношения с Митей, но потом всё-таки встречался с ним снова. Были в недолгой жизни Мура и различные приятели, и любовные истории (например, отношения с Валей Предатько), но дружба с Сеземаном была для него на первом месте. Недаром сразу после смерти матери он начинает разыскивать Митю как наиболее значимого для себя человека. Именно желание встретиться с Митей толкнёт Мура на нелепый отъезд во вторую эвакуацию: «Пусть меня повесят, но с Митей я увижусь!... Как будет здорово болтать с моим стариком Сеземаном!» 

Образ предвоенной Москвы настолько объёмный, что где-то в середине книги возникает впечатление, что дружба Мура и Мити лишь повод поговорить о городе, об эпохе и её атмосфере. При этом восприятие мальчиками Москвы, по сути, взгляд сторонний, извне, взгляд «чужестранца», но при этом человека молодого и думающего, начитанного. Москва Муру нравилась — во всяком случае, по сравнению с дачным Подмосковьем, где ему довелось жить несколько месяцев. Сергей Беляков доказывает, что «летом-осенью 1940-го Москва была городом изобилия». Он приводит слова Цветаевой: «Едим хорошо, в Москве абсолютно всё есть…» Москва Мура и Мити — это Москва Бульварного кольца. Новые спортивные праздники, концерты классической и джазовой музыки, кинотеатры, книжные магазины, кафе и рестораны, а главное, библиотека иностранной литературы — жизнь в Москве была яркой и насыщенной. «Атмосфера в библиотеке иностранной литературы была весьма необычна для сталинской Москвы. “В первую минуту вам кажется, что вы за границей. Всюду звучит французская, английская речь, — писал Корней Чуковский. — Кругом тысячи книг на любом языке”». 

В конце 30-х Мур приезжает в страну подростком-идеалистом; Советский Союз для него — перспектива, страна, где строится общество будущего. И «Мур усиленно заставлял себя полюбить всё советское», проникнуться пафосом революции. Своё будущее он видит как полную интеграцию в советское общество. Но поздно. Сергей Беляков отстаивает тезис, что Мур приехал в СССР хотя и подростком по возрасту, но фактически, по образу жизни, — взрослым сложившимся человеком. И доказательством тому не только французские манеры и облик Мура, но и его конформистская установка «лишь бы самому хорошо устроиться». Будучи умным и хорошо образованным, Георгий быстро распознал и мещанство, и общий невысокий уровень образованности. Недаром книга вышла в серии «Чужестранцы»: русский по рождению, Мур стал французом по воспитанию. Показательно, что в годы войны он переживает не столько за судьбу СССР, сколько за будущее Франции. 

История жизни Мура, как ни посмотри, трагедия. Рано оставшись без поддержки родителей, не имея мудрого советчика или покровителя, он совершает далеко не самые разумные выборы в своей жизни: уезжает из интерната в Чистополе в Москву, а потом из Москвы едет в эвакуацию в Ташкент, ставшую для него тяжёлым испытанием. Но вот, вернувшись в Москву в 1943 году, Мур поступает в Литературный институт (Мур-студент — «застенчивый, бледный, молчаливый»), планирует написать историю современной французской литературы, только-только определяется со своими профессиональными интересами — самый старт жизни. Как возможный вариант его дальнейшей судьбы Сергей Беляков видит карьеру журналиста-международника.

Но идёт война, и Мур призван в армию — он разделил судьбу многих своих ровесников. Хотя солдатская служба поначалу давалась ему непросто, он был смелым солдатом (свидетельства его командира приведены в книге). Муру повезло только с памятью о нём: отсвет судьбы гениальной матери дал внимание историков и литературоведов к его персоне. Преимущество Мура лишь в том, что частично сохранился и был опубликован его дневник. Сохранился дневник, но не могила. Его судьба — это и трагедия неизвестного солдата. Сергей Беляков исследует ситуацию гибели Мура (он считался пропавшим без вести). Мур был рядовым автоматчиком и принимал участие в тяжёлых боях на 1-м Прибалтийском фронте. В бою под деревней Друйка он был ранен и направлен в медсанбат, однако, судя по всему, грузовик с ранеными попал под бомбы. Георгий Эфрон вполне мог бы дожить до наших дней.

Татьяна Веретенова родилась в Москве. Закончила филологический факультет МГУ (русское отделение). Преподавала русский язык иностранцам в МГУ и русский язык и литературу XIX века абитуриентам МГУ. Занималась исследовательской работой творчества Гайто Газданова. Работала в журнале «Йога» и издательстве «Ритамбхара». С 2008 года подолгу жила в Индии и Таиланде, вела семинары по хатха-йоге и читала лекции. Сотрудничала с аюрведическим госпиталем в Чилианауле (Средние Гималаи) — переводила лекции и консультации врачей (в Индии и в Москве). С 2013-го живет попеременно в Германии, Индии и России. Рецензии и отзывы выходили в журналах «Знамя», «Тextura» и др.