1

Ипполит Коган, Олег Буткевич и журнал «Декоративное искусство СССР»

Жизнь полна самых неожиданных и маловероятных пересечений.

В середине семидесятых годов в горном лагере Московского Дома учёных в Архызе мы с Володей подружились с чудесной парой, Ипполитом и Галей Коган. Ипполит — невысокий, сухощавый, изящный и элегантный — был красив суровой мужской красотой. Галя — высокая, с изумительной фигурой и чудесным чувством юмора — была очаровательная и невероятно хлебосольная. Мы любили у них бывать, это было всегда вкусно и очень интересно.

Ипполит, хоть и был Моисеевич и Коган, заведовал кафедрой (кажется, радиофизики) в Бауманском институте — явление по тем временам исключительное, я бы даже сказала — паранормальное. И вот что интересно: Ипполит невероятно, по-серьёзному увлекался паранормальными явлениями — свято верил в биополя, телепатию и как учёный искал их материальных носителей. Для этого ему нужны были люди с сильными телепатическими свойствами, он их всюду выискивал и собирал.

Старожилы моего возраста, возможно, помнят организованный Ипполитом телемост Москва — Новосибирск, освещавшийся телевидением и «Литературной газетой». Выбранный Ипполитом индуктор был в Москве (по-моему, в редакции газеты, за его спиной стояли сотрудники Ипполита и толпа журналистов). Реципиент, отобранный Ипполитом, был в Новосибирске, тоже окружённый учёными и журналистами. Индуктор брал из колоды случайную карту и телепатировал её в Новосибирск реципиенту, который сообщал, какую карту он «видит», окружающим. Результат этого эксперимента, привлёкшего всесоюзное внимание, был, в общем, разочаровывающим, хотя процент правильных ответов всё-таки несколько превысил их статистическую вероятность.

Кто-то коллекционирует марки, кто-то монеты — Ипполит коллекционировал ведьм. Как-то вечером он собрал их у себя за обильным, как всегда, столом, и пригласил меня на этот шабаш. Я пришла, как обычно, с опозданием. В комнате царила невероятно напряжённая атмосфера: было ощущение, что вот-вот начнут летать молнии. Музыкальным сопровождением этому был непрекращающийся странный звук, что-то всё время шуршало и скрипело. У меня вдруг страшно заболела голова. Моё место было, к счастью, около двери, я сидела между двух ведьм и зашевелилась с намерением выбраться и незаметно смотаться. Соседка слева сказала:

— Я чувствую, у вас болит голова. Идёмте на кухню, я сниму вам головную боль.

Я спросила её, что это за странный звук, он меня ужасно раздражает. Она ужаснулась:

— Как, разве вы не в фольге?! Вы не завернулись в фольгу?! Вам нельзя здесь находиться! Здесь у многих чёрная аура, мы все обёрнуты фольгой. Без фольги вы беззащитны, выходите скорее!

Её монолог меня ошеломил. Мне показалось, что я по ошибке попала в сумасшедший дом. Голова моя кружилась и раскалывалась, я с трудом выбралась из этой палаты номер шесть в коридор с намерением бежать, но соседка моя вышла за мной, твёрдой рукой отвела на кухню, посадила на стул и начала делать над моей головой какие-то пассы. И представьте, мне действительно полегчало. Воспользовавшись моментом, я сбежала вниз и села за руль — но тут головная боль навалилась с новой силой, да так, что голова была как будто со всех сторон сдавлена клещами и перед глазами мелькали молнии. О том, чтобы вести машину, не могло быть и речи. Это был первый в моей жизни приступ мигрени.

Не знаю до сих пор, сколько прошло времени, но в конце концов я оказалась дома, благо Коганы жили неподалёку, на «Войковской», а я на «Соколе», и ночью в те годы Москва была пустая. Больше шабаши ведьм я не посещала.

По субботам Ипполит вёл в Московском Доме учёных программу «Калейдоскоп искусств». Место было престижное, и на мало приспособленной для этого сцене Дома учёных танцевали па-де-де балетные Большого театра, пели хорошие певцы, иногда на радость публике приходили мастера разговорного жанра. Мы ходили на «Калейдоскоп», чтобы пообщаться с Ипполитом, а ещё (и главным образом) потому, что в перерыве концерта были танцы. Танцы открывали Ипполит Галей. Первым бывал вальс. Ипполит с Галей танцевали его изумительно, народ любовался на них и не решался присоединиться. Зато потом шли танго и фокстроты, и тут уж начинался дым коромыслом. Я обычно танцевала с Ипполитом, Галя с Володей, а подруг, которых я приводила, мгновенно разбирала пожилая профессура, и все были счастливы.

Однажды на застолье у Ипполита появилась новая пара — Олег и Вера Буткевичи, и мы стали регулярно встречаться с ними у Коганов. Мы друг другу симпатизировали, но напрямую между собой не общались. Я знала, что Буткевич искусствовед, написал книгу «Что такое красота».

Наше знакомство совпало с назначением Олега главным редактором журнала «Декоративное искусство СССР» («ДИ»). Олег приносил его Коганам. Журнал был большого формата и очень красивый, но, с моей тогдашней точки зрения, — заумный и элитарный, для высоких специалистов, и потому нечитаемый. Да и позже, когда я уже знала в редакции каждого сотрудника, их статьи в журнале по-прежнему ставили меня в тупик.

Журнал «Декоративное искусство СССР» всегда сильно зависел от политической власти в стране — об этом пишет даже Википедия. Во времена Хрущёва журнал постоянно цитировал Ленина и печатал статьи о мастерах, посвящавших вождю свои произведения. В шестидесятые годы в журнале выходили исключительно патриотические и идеологические статьи о декоративно-прикладном искусстве советских республик, социалистических стран, стран Азии и Африки.

Но в начале семидесятых в журнале появились и начали активно вытеснять азиатское и африканское искусство статьи о декоративно-прикладном искусстве Европы и Америки. В 1974 году главный редактор Михаил Ладур был уволен, и в 1976 новым главным стал Олег Буткевич, с задачей вернуть журнал в прежнее русло.

Буткевич и Коган были вполне советскими, вписанными в систему людьми. Ипполит любил хвастнуть, что прочёл от корки до корки все тридцать (или сколько их было) томов собрания сочинений Ленина и нашёл многие мысли вождя интересными и зрелыми. Услышав это в первый раз, я ужаснулась — как можно было тратить на это свою жизнь, своё скупо отпущенное, драгоценное время?!

Буткевичи были выездные, много бывали за границей, куда нам с Ипполитом путь был закрыт, и рассказывали всякие истории о незнакомой нам культуре и еде.

Ипполит расспрашивал Олега о журнале, и Олег делился с ним связанными с журналом проблемами. Я слушала вполуха, но знала, что Буткевичу приходится нелегко: сотрудников приходилось всё время с великим трудом держать «в рамках» — на грани допустимого. Среди них — это он подчеркнул особо — была жена известного писателя-диссидента, отсидевшего срок в тюрьме и лагере. Фамилий сотрудников он никогда не называл.

Примерно в это же время я познакомилась и подружилась с Даниэлями. Я знала, что Ирина художник, и понимала, что она где-то работает, потому что, в отличие от Юлия, проводившего круглые сутки дома, Ирина, пусть и не каждый день, но уходила куда-то на работу. То, что место её работы — журнал «Декоративное искусство СССР», выяснилось случайно и далеко не сразу. И всё внезапно стало на свои места — замкнулся круг.

2

Моя подруга Ирина Уварова-Даниэль

Я не встречала человека с такой невероятной силой притяжения. Тот, кто попадал в её гравитационное поле, оставался в нём навсегда. У меня было чувство, что Ирине поручены «глухие тайны», скрытые от других: «жрица, Постум, и беседует с богами». Я часто думала про себя, а иногда и вслух, что Ирине — а с ней и нам, её друзьям, — повезло, что она родилась в двадцатом веке: в Средние века её бы сожгли на костре. Такая была в ней внутренняя сила. Ирина об этом знала. Она сказала в одном интервью: «Я очень спокойно отношусь к контактам с иными мирами. Я не хочу с ними вступать в какое-то объяснение, но я знаю, что они есть. Очень даже знаю».

А снаружи текла обычная земная жизнь, и в этой жизни, до отъезда в Америку, я принимала самое непосредственное и деятельное участие. Утром, по дороге на работу, я спускалась со своего четвёртого этажа на их первый, забегала выпить чашку кофе и узнать ночные новости — и застревала. Как бумагу к янтарю, меня влекло к ним. Прокуренный ими обоими — хоть топор вешай — воздух, которым у них дышалось, был необычайно свежим, а тональность пропитанных иронией разговоров была оазисом с живой водой, который Ирина с Юлием создавали на равных в окружавшей пустыне. Я вписалась, знала, что меня там любят и ждут, бывала у Даниэлей каждый день и была счастлива.

Зимой они снимали дачу в посёлке академиков в Перхушково, мне выделили там комнату: до отъезда в Штаты там жили их ближайшие друзья, адвокаты Константин Симис и Дина Каминская. Было волшебно дышать тем же воздухом и спать на той же кровати. Повторю то, что уже не раз говорила: ни за какие обретённые потом блага мира — интересную работу, прогулки по самым экзотическим странам и континентам, материальную стабильность — не променяла бы я эти полтора десятка лет, проведённых рядом с Ириной и Юлием.

Их двери были широко открыты для умелых и талантливых, независимо от возраста, характера таланта, места прописки и наличия или отсутствия какого-нибудь членского билета. Там бывали Окуджава, Самойлов, Искандер, бутафор Театра Маяковского Виктор Назарити, бывшая студентка Таты Сельвинской Марина Перчихина, наша дочь Виктория и автор этих строк. У Ирины был особенный дар — зорким глазом, как рентгеновским лучом, она безошибочно угадывала в каждом его скрытый до поры талант, извлекала его из-под глыб и тотчас пускала в оборот, на службу прекрасному. Этим прекрасным могла быть её текущая театральная постановка, статья в журнал «Театр» или в журнал «Декоративное искусство СССР».

Ирина фонтанировала идеями, с ней было безумно интересно, и творческая молодёжь стайками слеталась на этот яркий свет. Человек, попавший в силовые линии Ирининого творческого поля, неизбежно сам становился источником энергии: выдумывал, созидал, предлагал, был наполнен этим до краёв и самое главное — был этим счастлив. Я познакомила Ирину с нашей подружкой, замечательной художницей-керамисткой Таней Шур, дочерью Флоры Сыркиной, приёмной дочерью (не писать же — падчерицей!) Александра Тышлера. Таня какое-то время работала у Сергея Образцова, у неё дома я видела изумительных кукол её работы — и, конечно, рассказала о них Ирине. У Тани в это время был творческий и личный кризис, а Ирина как раз оформляла в Тюменском кукольном театре спектакль «Макбет», где играли куклы и люди. В этой пьесе, если кто не помнит, много крови и горы трупов. И вот по Ирининой идее в одежде персонажей «Макбета» появляются специальные ниши, в которых поселяются куклы-души. Их творит вернувшаяся к жизни Таня, каждому персонажу — свою душу, которая выпадает из ниши, когда персонаж расстаётся с жизнью. Никогда больше я не видела Таню на таком творческом подъёме. Писала ей в новогодней открытке: «Борьба таланта с ленью / Кончается Тюменью. / И так уж триста лет. / Приветик! Ваш Макбет».

Ирина была увлечена народным творчеством и умела увидеть интересное и прекрасное там, где я видела только уродливые тряпки. Вот, к примеру, куклы Бабы Дуси. Ирина углядела их, гуляя по деревушкам в окрестностях Перхушкова. Они её покорили, она их накупила целый ворох у изумлённой бабы Дуси, щедро дарила друзьям и написала о них статью. Номер журнала «Декоративное искусство» со статьёй и фотографиями кукол Ирина преподнесла бабе Дусе и предложила купить у неё ещё партию кукол. Но тут баба Дуся смекнула, что раз о её куклах пишут в большом красивом журнале, да с фотографиями, стало быть, они представляют большую ценность. В ней проснулась частнопредпринимательская алчность, она боялась продешевить и Ирине — Ирине! — заломила такую цену, что у бедной Ирины глаза на лоб полезли… Она очень огорчилась, и мы забыли дорогу в эту деревню. А куклы бабы Дуси перебрались со мной в Штаты, и в память об Ирине живут у меня на книжной полке.

Как я уже писала, с журналом «Декоративное искусство СССР» я познакомилась через его главного редактора Олега Буткевича, близкого друга моих близких друзей, Ипполита и Гали Коган. На почве любви к искусству Коганы, вероятно, и подружились с Буткевичами, и мы довольно часто встречались в когановском хлебосольном доме. Ипполит расспрашивал Олега о журнале, так что об основных вехах жизни «ДИ» я узнавала, можно сказать, из капитанской рубки. Как-то мы встречали у Коганов Новый год. По обыкновению, я написала всем маленькие четверостишия. Буткевичу досталось такое:

Вся пресса — у меня такое чувство —

Есть вид декоративного искусства.

Но это с откровенностью признал

Единственный в Союзе — твой журнал.

И вдруг оказывается, что Ирина работает в «Декоративном искусстве» редактором отдела театра и сценографии. Я этого не знала, Олег при мне никогда не упоминал имена своих сотрудников. Это было поразительное совпадение. Теперь с жизнью журнала и с его сотрудниками я знакомилась изнутри.

Я уже сказала, что Ирина умела увидеть в каждом его особый скрытый талант. Я не исключение. За мной утвердился талант лихого стихоплётства. Юлик даже обижался, что я так легко к этому отношусь, и выговаривал мне примерно так:

— Милый друг, это профессия. Люди мучатся, ночей не спят, ищут верное слово, а вам всё это даётся на лету и играючи. Так нет, вам важнее ваши колбы-пробирки. Но всё-таки подумайте хотя бы о поэтах-песенниках и уважайте профессию.

Ирина мне не выговаривала, а мгновенно приспособила к делу. Мы собирались на новогоднюю вечеринку в «ДИ», и мне было поручено написать каждому участнику четверостишие. Ирина характеризовала персонаж и подавала идею, я рифмовала. Некоторые стишки у меня сохранились.

Вот, не помню кому:

Я сидел у окна в переполненном зале,

Что-то пели смычки о любви.

Я послал тебе чёрную прозу в оскале

Золотого, как небо, «ДИ».

В начале девяностых журнал «ДИ» лишился государственной поддержки и приказал долго жить. Но ещё до его гибели, на волне Перестройки, Ирина осуществила свою заветную мечту и создала свой журнал, потрясающий «КукАрт» — журнал Международной Лиги Кукольников. И тут уж, выражаясь современным языком, «оттянулась по полной». Вот составы редколлегии и редакции.

Редколлегия:

Резо Габриадзе

Зиновий Гердт

Хенрик Юрковский

Сергей Ефремов

Ольга Глазунова

Делают номер:

Ирина Уварова — главный редактор

Галина Ариевич — директор

Виктор Новацкий — зав. иллюстративным отделом

Татьяна Шабалина — ответственный секретарь

Первый номер вышел на отвратительной жёлтой российской бумаге, но был совершенно невероятным по созвездию опубликованных там авторов: Абрам Терц, Резо Габриадзе, Юлий Даниэль, Давид Самойлов, Питер Шуман, Михаил Гуревич, Гордон Крэг, Виктор Новацкий и Ирина Уварова.

За десять лет вышло десять номеров «КукАрта», каждый был долгожданным счастьем. Недавно бывший ответственный секретарь редакции Татьяна Шабалина передала полный комплект журнала в Театральную библиотеку Санкт-Петербурга.

Ирина была крупнейшим специалистом по фольклору и мистерии. Однажды в глухом молдавском селе она случайно попала на поразившее её действо:

— Древнее, вечное, с мистерией и карнавалом. Представляете, ходят по молдавскому селу старцы, кривляются и безобразничают. Одеты они в лохмотья и носят меховые маски, которые тут же сами и делают. Я пыталась об этом написать в журнал «Театр», но поняла, что это всё равно, как если бы работник птицефермы решил описать птеродактилей.

«Как если бы работник птицефермы решил описать птеродактилей»! Такими метафорами была полна её речь, полны её статьи и книги, и слушать её было наслаждением.

Об Ирине пишут и будут писать — о её постановках, о лаборатории в ВТО, о книгах и ещё о многом, многом. А я хочу поделиться тем, что знаю только я.

Вот несколько эпизодов из нашей жизни.

* * *

Юлика забрали в больницу с тяжёлым инфарктом. Он в палате интенсивной терапии (по-нашему — реанимации). Туда, конечно, никого не пускают, но я понимаю, что увидеть Ирину, пусть хоть на минутку, для него важнее всех капельниц и лекарств на свете. И делаю то, чего не делала никогда ни прежде, ни потом: надеваю белый халат, представляюсь дочкой своего папы, вызываю в коридор дежурного врача и, не торопясь, расспрашиваю его о состоянии и перспективах больного. Врач, похожий на викинга или шкипера большого парусника, клюёт на эту удочку. Как-то само собой подразумевается, что я его коллега. Ирина тем временем, тоже в белом халате, прошмыгивает в реанимационное отделение и приникает к стеклу, которым отгорожена от коридора Юликова палата. Юлий лежит почти голый, весь усыпанный разнообразными присосками, сигналы с которых подаются на монитор, повёрнутый экраном к коридору.

— Ирка, что он там показывает? — спрашивает Юлик.

— Твой, Юлик, образ мыслей.

— Врёшь, Ирка! Эта штука давно бы сгорела!

Так шутит человек, не знающий, доведётся ли ему дожить до следующего утра...

* * *

Старожилы, возможно, помнят, что в восьмидесятые годы ко Дню Победы, 9 мая ветеранам выдавали продуктовые заказы. Мы с Даниэлями получали наши заказы в магазине «Маяк», в доме на противоположной от нас стороне Ленинградского проспекта. Длиннющий такой магазин, из которого к концу восьмидесятых годов какая-никакая рыба — от хека и наваги до мороженого минтая — уплыла в другие океаны, и в витрине магазина были выставлены ужасающего вида фиолетовые женские панталоны. Наш кот не соглашался с такой сменой диеты и аполитично орал от голода, хотя Володя и зачитывал ему из газет передовицы о временных трудностях с продовольствием.

За праздничными заказами мы с Даниэлями ходили часто вместе, я — за папиным, Юлик с Ириной — за Юликовым. Хозяйственная Ирина умела усмотреть в магазине, помимо заказа, какие-то ещё, «выброшенные» к празднику, невероятные дары Отечества. И умела это обыграть, как только она одна и умела. Вот мы зашли в магазин и разделились: Ирина — налево, мы с Юликом — направо. И вдруг слышим, Ирина кричит с дальнего конца магазина:

— Ю-лик! Ты не зря воевал! Дают дрожжи!

* * *

Юлик опять тяжело болен, но лежит дома. У него в спальне колокольчик, чтобы вызывать Ирину. Утро. Я, как всегда, забегаю узнать, как прошла ночь. Мы с Ириной пьём кофе. Звенит колокольчик — Юлик проснулся! Ирина быстро ставит на небольшой поднос красиво сервированный завтрак, объявляет торжественно:

— Завтрак Королю Юлику! — и отправляется в спальню.

Через мгновение возвращается и вручает поднос мне:

— Иди. По утрам он, видите ли, предпочитает рыжих женщин!

* * *

Хочу привести Иринины стишки на отъезд в Израиль нашей дочери Виктории. Вика улетала одна-одинёшенька, в белый свет как в копеечку. Я, конечно, сходила с ума и пыталась всучить ей всякие вилки-ложки, чтобы было на первых порах, куда положить кусок хлеба, если он ей вдруг обломится. Вика всячески отбивалась, а Ирина смеялась без всякого ко мне сочувствия:

Не ходи, Виктория,

В Азию гулять!

В Азии арабы,

В Азии верблюды,

В Азии, я слышала,

Вовсе нет посуды!

Виктория, прошу тебя

На маму не кричать!

Возьми с собой корыто,

Сервантик и кровать!

Дитя проголодалось

Не евши, боже мой!

Виктория, Виктория,

Немедленно домой!

Погибнешь ты, Виктория,

Уже в отделе виз!

Возьми с собой, Виктория,

Наследственный сервиз.

* * *

Ирина сочиняла и Петрушечные пьески. Я хочу рассказать вам об одной, посвящённой журналу «ДИ». Мы сначала сыграли эту пьеску у меня дома для специально приглашённого контингента, который был в теме. Пьеска понравилась, и вскоре её поставил с профессиональными актёрами Иринин друг, режиссёр Юрий Фридман; они сыграли её в ВТО с огромным успехом, аншлагом и овацией.

Я приведу здесь начало этой пьесы без комментариев типа «гармошка», или «чихает», или «удары палкой». Мысленно вставьте их сами в подходящие места. Конечно, многое основано на аллюзиях, которых даже и я уже не помню. Но что-то вы, надеюсь, почувствуете и поймёте. И кто тут «барин» — тоже, вероятно, объяснять не надо.

Пролог

Парад персонажей

Петрушка:

Наукой доказано — я не игрушка,

Я есть знаменитый, но скромный Петрушка.

Всё ещё встречаются дураки на нашем корабле,

Не изучившие книгу про Франсуа Рабле —

Смеховая культура у всех одна,

Гони, барин, ссылку на Бахтина!

Это — наш барин,

Был нам на Новый год подарен.

Это — цыган-бизнесмен,

Променял на МХАТ «Ромэн».

Это — Доктор из всем известного управления,

Лучше других врачей, без сомнения.

Это — Баба-монумент,

Свернёт вам шею в один момент.

Из Ирининого интервью с Любовью Борусяк я почерпнула происхождение реплики «Гони, барин, ссылку на Бахтина!»:

«Понимаете, мы жили в таком забетонированном дзоте, где всё было решено раз и навсегда, всё было неподвижно. И вдруг появилась книжка Бахтина, которая всё это расшатала. Оказалось, что мир-то весёлый, смеющийся, хохочущий. И это было огромное для нас открытие… От неё потянуло свободой, внутренней, глубинной свободой. Надо сказать, что тогда было какое-то поветрие ссылаться на Бахтина. Я в то время работала в журнале “Декоративное искусство”. И какую бы статью ты туда ни помещал, сноска на Бахтина была почти обязательной. И вот какой-то повар там писал по поводу керамической посуды. Ведь не всё Аверинцева печатать, надо было иногда отражать и лёгкую промышленность. Так вот, если вы думаете, что повар не сослался на Бахтина, то вы ошибаетесь».

Но продолжим сценарий. В нём звучат отголоски моих рассказов о дружбе Буткевичей с Коганами, об увлечении Ипполита Когана телепатией и поиске её энергетических носителей, о «шабаше ведьм», с которого я едва ускользнула с дикой головной болью.

Начало действия

Петрушка:

Вот, господа, чёрный кабинет.

Такое увидишь — слов нет!

Перед вами научный балаган.

Был я туда на шабаш зван,

Видел там сверхъестественные штуки

По последнему слову науки.

Бабка моя летала на метле

Прямо к Лысой горе,

Когда её желал приголубить бес.

Нынче это называется телекинез.

Но вот что внушает беспокойство:

В Искусстве обнаружены энергетические свойства!

…………………………..

А я скажу такие слова:

Не пеняй на энергетику,

Коль рожа крива.

Ты в себе экстрасенса открой!

А не откроешь, так чёрт с тобой!

Появляется Мефистофель:

Звали?

Петрушка:

Ой! Нет!

Мефистофель:

Странно. У меня пригласительный билет.

На нём заклинание: «ДэИ».

Скорее, Петрушка, пошли.

Петрушка:

Да кто ты будешь? Вишь, смотрит хитро.

Мефистофель:

Я тот, кто собирается творить зло, а творит добро.

Петрушка:

Ага! Значит, ты — чёрт.

В культуре нашей всё наоборот.

И хоть человеку бедному худо,

Она не щадит его покуда…

Дальше действие сценария развивается по всем законам Петрушечного представления — с постоянными ударами персонажей палкой, с гармошкой и свирелью в виде музыкального сопровождения. Звуки свирели сопровождают монологи Барина, к которому, судя по тексту, автор не испытывает особо нежных чувств.

После разных перипетий Петрушка женится на Бабе-монумент («Жена это моя Маланья, / Прописана на площади Восстанья»), но Баба-монумент раздавила бедного Петрушку. Толпа вызывает Доктора, с которым связаны лучшие сцены этого балаганного представления.

Доктор:

Я лекарь, из-под Каменного моста аптекарь.

Доктор медицинских наук,

Знаю много новейших штук.

Иголки вставляю,

Заграничные лекарства добываю,

В ваннах купаю,

Токами подогреваю,

Прописываю пилюли,

Бьют наповал, как пули.

Делаю резекцию и инъекцию,

А при случае вивисекцию.

Ко мне на приём пациенты идут —

От меня их за ноги волокут.

Фокус-локус-тухес-бенс,

Леги артис — экстрасенс!

Димедрол — пурген — трентал —

Пациент уже упал!

Экий нынче стал народ:

Чуть полечишь — сразу мрёт!

Заруби себе на лбу:

Тяжело в лечении —

Легко в гробу.

Почему мне ужинать помешали,

Зачем «неотложку» вызывали?

Толпа:

Да вот Петрушка упал.

Доктор:

Где болит? Здесь?

Петрушка:

Пониже.

Доктор:

Здесь?

Петрушка:

Повыше.

Доктор:

Ясно. У вас болит голова.

Петрушка:

Доктор, я поправлюсь?

Доктор:

Чёрта с два!

Что читали на этой неделе?

Да были ли у вас идеи?

Петрушка:

Были, да сплыли давно.

Доктор:

Это нам всё равно.

Голову придётся отнять.

Будем её опилками начинять.

Тащите его на кремацию

Без захода в реанимацию…

Петрушка:

Ох, батюшки, боже мой! (Умирает.)

Петрушку хоронят, и к Бабе-монументу начинает клеиться Барин.

Барин:

Забудь, вдова, печальные чувства.

Твой Петрушка пал жертвой искусства.

Вот тут и наступает развязка, квинтэссенция всей истории. Пока Барин обнимается с Бабой-монументом, из могилы выскакивает маленький Петрушка.

Петрушка:

Это Петрушка — жертва?! Шалишь!

Езжай-ка ты, барин, в Париж!

(Бабе-монументу)

А ты иди сама знаешь куда:

Плачет по тебе городская среда.

Доктор:

Ну и дела!

Ты же сгорел дотла!

Петрушка:

Сжигай сто раз подряд —

Петрушки не горят!

Сыгранная живо и весело, с непринуждённым подчёркиванием акцентов, пьеса заработала в ВТО заслуженную овацию.

Так мы жили и дружили. Потом я уехала в Штаты, и виделись мы с Ириной очень редко, даже по телефону почти не говорили: что можно сказать по телефону? Но я с ними — Ириной и Юликом — никогда не расставалась.

Все тексты Натальи Рапопорт в журнале «Этажи»

Наталья Рапопорт — почетный профессор университета штата Юта в США, работает в области химиотерапии рака. Ее первая литературная работа, повесть «Память — это тоже медицина», была опубликована в журнале «Юность» в 1988 году с предисловием Евгения Евтушенко. В России увидели свет пять книг: «То ли быль, то ли небыль» («Пушкинский фонд», 1998, и «Феникс», 2004, дополненное издание), «Личное дело» («Пушкинский фонд», 2014; был номинирован на премию «Большая книга»), «Автограф» («Новый Хронограф», 2018) и «Ex Epistolis» («Новый Хронограф», 2019, совместно с Марком Копелевым). В 2020 году международным издательством World Scientific опубликована её книга на английском языке: «Stalin and Medicine. Untold Stories» («Сталин и медицина. Нерассказанные истории»), которая была награждена премией Outstanding Academic Title, CHOICE 2021 (Лучшая Академическая Книга. Премия ВЫБОР-2021). В 2021 вышла книга «Fondamenta Dei Curabily» («Набережная Исцелимых») в итальянском издательстве Saga Edizione. В 2022 году в изд-ве M-Graphics Publ. (Бостон) вышла книга на русском языке "Шипы "короны". От Чумы до Ковида. Занимательные истории эпидемий и вакцин". Печатается в журналах «Иностранная литература», «Знамя», «Дружба народов», «Этажи», американских и израильских журналах. Лауреат журнала «Этажи» за лучшее эссе года (2021).