Дипломант Волошинского конкурса-2023 в прозаической номинации
«До высочайшей точки напряженья…»

В Питере мне важно сделать три вещи: хотя бы полчаса побродить у воды, не посеять в такси очередную шапку или перчатки, ну и, конечно, обнять Тай. На серую холодную Фонтанку я вдоволь насмотрелся, шагая пешком по набережной. Шапку, упавшую из рюкзака под сиденье, спас из такси в последний момент. И сейчас стою в сквере у ТЮЗа, вглядываюсь в сумерки, прижимая щекой к плечу холодный телефон.

— Тай, ты где? Я приехал.

Тая на Достоевской, а значит, уходить далеко смысла нет, и я закуриваю у входа в парк, подслеповато щурясь в темноту и вороша кроссовками мокрые листья. Пахнет сыростью, петербургским холодом, а октябрь всё равно изумительно тёплый — как будто специально для того, чтобы мы могли шататься ночь напролёт. Часто ли выпадает такой шанс? Почти никогда.

В свет фонарей ныряет маленькая фигурка: пальто, рюкзак, светлые волосы, и — я ещё не вижу, но уже знаю, что она улыбается.

— Таисия, — торжественно говорю, — ты ли это? Не верю. Дай рассмотрю как следует. Да, точно ты, ну надо же!

— Андрюшка, — говорит она и обнимает меня так крепко, как не обнимает в этом городе больше ни один человек. Мы стоим обнявшись, и я тихонько глажу Тайкину золотистую макушку; опять без шапки, в ночь сырую, ну ё-моё.

Мы идём по ночным улицам, в супермаркете покупаем кофе и шоколадку, а затем, через несколько метров, спускаемся в неприметный подвальчик, где большой армянин-продавец тихо обсуждает последние новости с местным интеллигентным бродягой.

— Мы найдём тут приличный коньяк? — тревожусь я. — Больше уже нигде в это время не купить.

Тай под пристальными взглядами мужчин уверенно раздвигает рукой яркие ряды фигуристых пузырей и извлекает откуда-то, из самых недр, пыльноватый невзрачный флакон.

— О, — уважительно и страстно говорит армянин.

— Слава тебе господи, — говорю я и лезу за бумажником, а бродяга, не теряя времени, начинает подкатывать к Тае, и я тихонько хихикаю, ловя краем уха обрывки их светской беседы.

— …и непременно обратите внимание на тот кальвадос, — говорит Тай, когда я уже цепляю её под локоть и увлекаю к выходу.

— «Дербентский»? — деловито уточняет бомж.

— «Дербентский» вылейте в раковину, — доверительно советует моя спутница уже с порога. — Франция, дорогой мой, только Франция! Хотя если сопровождать Листом или Шопеном, то вполне…

Не дав ей договорить, я выдёргиваю её на улицу, и там мы складываемся пополам от хохота, рискуя расплескать ещё горячий американо. Немного успокоившись, мы быстрым шагом пересекаем квартал и выходим на площадь Островского, где усаживаемся на скамейку в полном уединении — в сквере, кроме нас, никого нет.

Я приправляю кофе коньяком (а не наоборот, как обычно бывает), Тай ломает шоколадку и предлагает мне свои терпкие конфетные сигареты. Прихлёбывая из бумажного стаканчика, я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз выпивал в парке и стрелял у приятельницы сладкое девичье курево. По всему выходит, что такое я позволяю себе только в Петербурге.

На то он и Петербург.

Тайка скоро выходит замуж и сейчас рассказывает о своей новой жизни, а я понимаю вдруг, что никогда раньше не видел её такой счастливой и лёгкой. Я любуюсь и слушаю, краем сознания отмечая в себе грусть о том, что она скоро уедет, и возвращаться в Питер мне станет просто не к кому. Но именно эти перемены делают её такой светящейся изнутри, и именно они дают мне возможность любоваться сейчас этим счастливым светом и даже немножко согреваться от него. Можно ли в этой жизни обрести хоть одну радость, ничего при этом не потеряв? Нет, конечно.

— У меня, Андрюша, было две мечты, — говорит Тай, делая глоток и аккуратно устраивая стакан рядом с собой на лавке.

— Всего две?

— Ну нет, разумеется. Было много. Но вот во взрослой жизни важных и запомнившихся — именно две. Я не сильно верила в их исполнение, и никак не пыталась как-то их осуществление приблизить. Даже забыла уже про них в последние годы. А тут недавно вспомнила, и вдруг понимаю, что они обе сбылись.

— Ненароком, — смеюсь я. — Это ты поняла, когда Ваню встретила?

— Да.

— Хорошо-то как, Тай. А вторая какая мечта?

— Вторая мечта была — жить на Петроградской стороне. И представляешь…

— Ваня живёт на Петроградской стороне?

— Мы вместе теперь живём. Как это называется?

— Доказанное волшебство, — серьёзно говорю я. — Опоздавший на десятилетия, но всё-таки добравшийся Новый год. Улыбка Бога. Как тебе больше нравится.

— Мне всё нравится, — легко говорит Тай и смотрит куда-то вдаль незнакомым, нездешним каким-то взглядом. — Мне. Нравится. Всё.

Я беру её за руку, и минуту мы сидим молча, выдыхая в ночной воздух тёплые шоколадно-кофейные облака. Пальцы у Тай холодные — маленькие детские пальцы с короткими ногтями, покрасневшие без перчаток — и становящиеся непостижимо ловкими, смелыми, сильными, когда она играет. Я вспоминаю руки Тай на клавишах — маленькие крылья, музыку из-под её пальцев, нас всех, слушающих, и плывущую вдаль по этой музыке полутёмную комнату с огоньками свечей…

А она тем временем говорит озабоченно:

— Ты совсем ничего не рассказываешь о себе, дружок.

Я пожимаю плечами.

— Да нечего рассказать-то. Ты же знаешь, всё хорошо. У тебя всё гораздо интереснее. Я, Тай, устал от себя, как юнгианец от бессонных ночей, а ты…

— А может, как психоаналитик от кабинета без кушетки? — с серьёзным видом перебивает меня она.

— Как нарративный практик от нерассказанных историй, — фыркаю я.

— Как психодраматерапевт от не снятых вовремя ролей!

Мы несём чепуху и ржём, как дурачки, ещё минут пять, а потом я, остановившись и отдышавшись немного, говорю, наконец:

— Расскажи мне о ней.

И замираю.

Тай не удивляется, не переспрашивает — только делает паузу, чтобы прикурить сигарету.

— Что тебе рассказать, мой хороший? Я ведь почти ничего не знаю.

— Что угодно, — сумрачно и упрямо говорю я. — Ты же видишь её. Расскажи, как она была одета. Какое у неё было настроение. Всё равно что, расскажи.

Тай тихо вздыхает и терпеливо пересказывает мне какие-то детали, эпизоды, моменты. Я слушаю молча, не задаю вопросов, не перебиваю и почти не дышу. Наконец, она замолкает.

— Жизнь такая большая, Андрей. Не по времени, а по сложности, по хитросплетению какому-то своему. Всё может повернуться совсем не так, как думаешь.

— Это да, — рассеянно говорю я. — Налить капельку?

— Давай… Ты ещё ждёшь её, да?

— С чего ты взяла? — удивляюсь я так убедительно, что сам едва сдерживаю смех. — Делать мне больше нечего, ждать её. Что я, принцесса в замке?..

— Но это же неправда, — мягко говорит Тай и смотрит мне прямо в глаза.

— Неправда, — спокойно соглашаюсь я. — Самая большая неправда говорится всегда убедительно и уверенно. Например, знаешь: «Мы вам перезвоним». Или: «Я буду любить тебя вечно». Ну или вот, самый яркий тебе пример: «Курок не смогу над виском нажать».

— Ох, — говорит вдруг Тай и начинает улыбаться так, будто у неё в рюкзачке обнаружился шоколадный торт. — Ты сейчас такое напомнил мне!

— Какое? — подозрительно говорю я.

— Чудесное. Первое моё воспоминание о тебе.

— Пф-ф, могу себе представить…

— Нет-нет, правда чудесное! Помнишь, на первом курсе у нас было «Введение в профессию»? Ну или как там этот предмет назывался… Нам рассказывали про полиаморию и привели какой-то конкретный пример про чувака, который жил со своей девушкой и с её парнем, ну одной семьёй.

— Не помню, конечно. И?

— И — все сидят так, слушают внимательно. Серьёзные такие студенты-психологи. И тут вдруг твой голос с галёрки, радостный такой: «Как Маяковский!» И такой же радостный смех, да такой, знаешь, заразительный, что я тоже стала смеяться. Все молчат и смотрят то на тебя, то на меня, а мы ржём, как два дурака, в разных концах аудитории…

— Пф-ф, как Маяковский?! Я что, серьёзно так сказал?

— Ну да, именно так, — уверенно подтверждает Тай. — И ты мне в этот момент очень понравился, и мне захотелось с тобой дружить.

— О боже… — устало говорю я и картинно роняю голову Тайке на плечо, а она тут же нежно гладит меня по волосам. — Какие ещё глубины позора разверзнет перед моим измученным взором твоя цепкая память…

Под утро мы завтракаем в кофейне на Невском, я в последний раз обнимаю Тай, и, отодвинувшись, серьёзно смотрю в её прекрасные сонные глаза.

— Будь счастлива, Таисия, слышишь? Это твоё главное человеческое предназначение, понятно?

— Буду, — обещает она. — И ты попробуй, мальчик с чудесными зелёными глазами. Знаешь, кстати, как мало вас на земле, зеленоглазых? Ты — редкость. Драгоценность. Сокровище.

— Сокровище, — соглашаюсь я и прижимаю её к себе — на много месяцев вперёд, на не хочу думать сколько долгих лет, на всю большую, как она говорит, жизнь, со всеми, чёрт бы их взял, хитросплетениями.

Я спускаюсь в только что открывшееся метро, и красивое печальное лицо с красной стены смотрит на меня изучающе: что ты там сегодня говорил про меня, братец? что ты там про курок над виском упоминал?

— Прости, — шёпотом говорю я. — Ты мог не нажимать. Просто так захотел. Я понимаю, всё понимаю.

Через несколько секунд красная стена втягивает меня в себя вместе с людским потоком, и я несусь, набирая и набирая обороты, всерьёз надеясь улизнуть от собственного ада — и с неизменным упорством неся его в себе.

Как Маяковский.

Ольга Введенская живёт в Москве. По первому образованию — филолог, по второму — психолог. Занимается психологической практикой, пишет рассказы.