14 июня 1969 года полицейские, прибывшие по вызову в дом № 26 на улице Хубериссерштрассе в западногерманском курортном городке Висбаден, обнаружили в нём труп мужчины на вид лет пятидесяти или около того. Труп был полностью обнажён и сидел в кресле в уже застывшем положении. На полу рядом с креслом валялись пустая бутылка из-под виски и несколько упаковок от снотворного. Пустых. Вскрытие показало наличие в крови покойника огромной дозы сильнодействующих транквилизаторов пополам с алкоголем. Это позволило судмедэкспертам сделать однозначный вывод: если умерший не являлся психбольным, не отдающим себе отчёта в совершаемых им поступках, налицо типичный случай самоубийства посредством отравления фармакологическими препаратами и этиловым спиртом. Криминала не просматривалось, а как только полиция установила личность покойного, отпали и все дальнейшие вопросы. Дело было закрыто, труп захоронен на местном муниципальном кладбище.

Так завершилась земная жизнь польского писателя Марека Хласко. Было ему в тот момент не под пятьдесят и тем более не за пятьдесят, как показалось осматривавшим его труп полицейским, а всего только тридцать пять лет. Но выглядел он, хронический алкоголик с двадцатилетним стажем, так, что реального возраста ему уже давным-давно никто на глаз дать не мог. Здоровье, от природы очень хорошее, несмотря на голод и лишения, пережитые во время военного детства в оккупированной нацистами Варшаве, Хласко годами уничтожал своими собственными руками — увлечённо и с азартом, не реагируя ни на какие увещевания близких людей, пытавшихся его образумить. Водка всегда оказывалась сильнее уговоров. В этом была персональная трагедия этого чрезвычайно одарённого и столь же инфантильного человека.

* * *

В 1966 году, находясь в зените своей скандальной славы, отвечая на вопрос какого-то журналиста — не то английского, не то американского — о его писательской биографии, Марек Хласко сообщил:

— Биография обычная. Родился в простой семье. Отец был адвокат. Когда они с матерью расстались, мне было три года. Когда пришли немцы — пять. Когда ушли — исполнилось десять. Я помню всё, что они творили. На смену немцам пришли русские. Что творили они, я помню тоже. В школе я учиться не хотел, но пришлось. Не знаю, чему они там хотели меня научить, но то, чему я научился, я научился делать сам. Первое ограбление совершил, когда мне было пятнадцать. Не был пойман. После этого совершил ещё двадцать семь ограблений со взломом — и всё это на протяжении одного года. Ни разу не попался. Потом вместе с приятелем учинил налёт на вокзальную кассу во Вроцлаве. Там меня и взяли. Это был мой первый срок. Чтобы он не стал долгим, я стал стукачом. Не гэбистским, нет, — милицейским. Вы не видите особой разницы между этими конторами? Завидую вам — вы явно из другого мира. Кличка у меня была забавная — Ванда. Почему Ванда? Видимо, потому, чтобы никто не догадался. Я гнал им всякую хрень, они делали вид, что я являюсь ценным агентом. Потом мне это надоело и я сказал им — всё, хватит. Они обиделись и сказали — ещё чего. У меня был приятель, у него был родственник, служивший в гэбухе. Я пожаловался ему — что меня, типа, заедают менты, жизни не дают, — и попросил защитить. Кураторов моих как ветром сдуло.

Вам интересно, как я стал писателем? Обыкновенно. Начал писать — и стал. В девятнадцать я напечатал свой первый рассказ. В двадцать два вышла первая книга. Меня сразу провозгласили «главной надеждой новой польской литературы». До сих пор не знаю — что они во мне нашли. Потом была работа в кино, цензурные проблемы с новыми рассказами, премия польских книгоиздателей… Потом я оказался в Париже. Там мне не понравилось. Потом — в Западном Берлине. Там мне тоже не понравилось. Мне не нравилось, как живут они, им, вероятно, не нравилось, как живу я. Я получал срока в Германии — за бродяжничество и пьянство, в Швейцарии — за бродяжничество и пьянство, в Израиле — за издевательство над проституткой, в Италии — на Сицилии — за незаконное ношение огнестрельного оружия. Я был контрабандистом, брачным аферистом и сутенёром. Мне нравилось это занятие, но после того как одна моя девка выпрыгнула из окна шестого этажа, я к нему охладел… Да, я забыл добавить: ещё в Польше, в молодости, я был экскурсоводом, рассыльным, сторожем на барже и водителем грузовика… Хватит — или продолжим ещё?

* * *

Как бы фантасмагорично не выглядел этот рассказ, большая часть из упомянутых Хласко событий действительно имела в его биографии место.

Непутёвая судьба, однажды подхватив, унесла его из родной Польши во Францию, после чего в течение одиннадцати лет без устали носила по свету, швыряя из страны в страну, из города в город, из дома в дом. Домом для него чаще всего становились третьеразрядные гостиницы, ночлежки, притоны и бордели; спутниками, друзьями-приятелями и, само собой, собутыльниками — криминальные элементы, жулики и мошенники, алкаши и наркоманы, сутенёры и проститутки. Да он и сам был таким — и мелким жуликом, и брачным аферистом, и сутенёром. Правда, недолго, и не особо успешно, но — был. Перемещаясь по миру, Хласко скандалил, дебоширил, хулиганил. Работал чернорабочим-нелегалом, чтобы не умереть с голоду, сидел по разной мелочёвке в тюрьмах и в дурдомах и — пил, пил, пил, пил… И — писал, писал, писал.

Однако ничто в этом мире не длится бесконечно. Общеизвестная в России дурацкая присказка «Талант не пропьёшь!» на то и дурацкая, что — не работает. Никогда. Поскольку пропить можно всё. Абсолютно всё. Было бы желание. А если желание у человека есть — нет и не существует той силы, которая может ему в этом помешать.

Когда именно Хласко понял, что пропил свой талант и вошёл в финальный алкогольный штопор, — точно неизвестно. Возможно, это случилось после того как прошло полностью незамеченным читателями его последнее изданное сочинение — повесть «Sowa, córka piekarza» («Сова, дочь пекаря»). Быть может, и после того как один за другим развалились проекты, связанные с экранизацией его книг в Голливуде. А может, только после того как он оказался в роли подозреваемого в непредумышленном убийстве — или, как минимум, в преступном оставлении пострадавшего человека без помощи, — его приятеля и собутыльника, польского композитора Кшиштофа Комеды. Хласко категорически отрицал высказывавшиеся его недоброжелателями подозрения в том, что это он убил Комеду; он утверждал, что тот сам в пьяном виде свалился с обочины хайвэя, а он до него и пальцем не дотрагивался, и вообще — что он был сильно пьян и ничего не помнит. Но репутация у Хласко к тому времени была уже такая, что никто из знавших его на слово ему не верил.

Незадолго перед тем как раствориться в ледяной космической пустоте, Марек Хласко произнёс фразу, ставшую самым известным его афоризмом: «Этот мир состоит из двух половин: в одной из них невозможно жить, в другой — выдержать». Под первой половиной подразумевалась его родина — оккупированная и порабощённая коммунистами Польша, под второй — все остальные страны, в которых ему привелось побывать.

Этому человеку всегда и везде было не по себе. Если попробовать выразить его сущность одним словом, то слово это будет — «неприкаянный». А если двумя, то существительное, добавленное к этому прилагательному, придётся заменять каким-нибудь эвфемизмом — чтобы избежать претензий со стороны ревнителей «общественной нравственности». Тех самых, которых так ненавидел Марек Хласко, когда был жив.

Рассказы из книги «Первый шаг в облаках» Марека Хласко

Павел Матвеев — литературовед, эссеист, публицист, редактор. Сферой его интересов является деятельность советской цензуры эпохи СССР, история преследования тайной политической полицией коммунистического режима советских писателей, литература Русского Зарубежья периода 1920–1980-х годов. Эссеистика и литературоведческие статьи публиковались в журналах «Время и место» (Нью-Йорк), «Новая Польша» (Варшава), «Русское слово» (Прага) и др., в России — только в интернет-изданиях. Как редактор сотрудничает со многими литераторами, проживающими как в России, так и за её пределами — в странах Западной Европы, Соединённых Штатах Америки и в Израиле.