* Транскрипция фамилии Orwell как Орвелл, представленная автором статьи Павлом Матвеевым, отличается от традиционно принятой в русской литературе транскрипции Оруэлл. Статья печатается в авторском варианте.

Сергею Юрьенену — неизменно и всегда

La historia de la Guerra Civil Española guarda tantos secretos, que incluso aquellos que afirman que saben todo sobre esta guerra es poco probable, que sepan sobre ellos.

Vicente Ortega[1]

Нет и не может быть в этом мире ничего такого тайного, что рано или поздно не стало бы явным. Главное — дожить.

Закон Резуна-Суворова

Если вы возьмёте микрофон, выйдете на какую-нибудь оживлённую улицу в Москве, Санкт-Петербурге или любом другом крупном российском городе и, прикинувшись репортёром, станете задавать идущим навстречу прохожим один и тот же вопрос: «Какой писатель из числа тех, что жили и творили в двадцатом веке, оказал наибольшее влияние на ход истории человеческой цивилизации?» — полученные ответы вряд ли сильно превысят десяток общеизвестных имён. Вам, вероятнее всего, скажут, что этим писателем был Лев Толстой, Герберт Уэллс, Габриэль Гарсиа Маркес, Александр Солженицын и Джон Толкиен. Обязательно найдётся кто-нибудь, кто посчитает таковым Фёдора Достоевского, — и будет сильно изумлён, когда вы ему сообщите, что автор «Бесов» и «Записок из Мёртвого дома» помер за двадцать лет до того, как двадцатый век наступил. Также непременно обнаружатся шутники, которые назовут фамилии Сименона, Семёнова, Пикуля и Быкова. А на ваш уточняющий вопрос: «Какого именно Быкова вы имеете в виду?» — сделают круглые глаза: «А разве есть какой-то другой?» И всё же, не сильно рискуя ошибиться, беру на себя смелость высказать уверенность в том, что ни один из названных выше литераторов большинства голосов опрашиваемых не наберёт. Поскольку первым номером по количеству полученных ответов будет значиться имя Джорджа Орвелла. Или — Оруэлла, как его обычно произносят и пишут в русскоязычной транскрипции, хотя это и не соответствует исторически сложившейся традиции.

* * *

Подавляющему большинству умеющих читать россиян Джордж Орвелл известен в основном как автор всего двух сочинений — сатирического памфлета «Animal Farm» («Звероферма», 1945)[2] и мрачного романа-антиутопии «1984» (1949). Эти произведения, однако, занимают в его прижизненной библиографии лишь две последние строки; а до того, как они туда попали, она уже насчитывала девять наименований: две автобиографические повести, три романа, две книги мемуарно-публицистического характера и два сборника эссеистики и публицистики. Это обстоятельство имеет простое и логичное объяснение: любое писательское имя в основном ассоциируется с теми книгами, которые получили наибольшую известность. И если Лев Толстой — это прежде всего «Анна Каренина» и «Война и Мир», Иван Бунин — «Тёмные аллеи» и «Окаянные дни», а Михаил Булгаков — «Мастер и Маргарита» и «Собачье сердце», то Джордж Орвелл — это именно «1984» и «Звероферма». Хотя это, разумеется, никоим образом не означает, что все прочие написанные им книги являются второсортными и не заслуживают столь же пристального внимания, как эти.

* * *

Как так случилось, что этот англичанин, выходец из семьи мелкого колониального чиновника, родившийся в какой-то чортовой[3] ориентальной дыре, сумевший получить блестящее образование в элитной школе в метрополии, но в силу происхождения не имевший никаких карьерных перспектив кроме повторения судьбы своего отца, то есть службы в британской колониальной администрации, — как случилось, что он не стал следовать по этому, казалось бы, предначертанному ему свыше пути?

Как так вышло, что, не пожелав поступаться собственными представлениями о том, чем ему следует заниматься, а чем не следует, этот человек кардинально изменил свою судьбу и сделал выбор, оказавшийся не только верным, но и единственно возможным?

Как, наконец, произошло, что Эрик Артур Блэйр стал Джорджем Орвеллом?

Когда американского писателя Хьюберта Селби-младшего спрашивали, каким образом ему, полуграмотному матросу, пришла в голову мысль стать писателем, автор «Последнего поворота на Бруклин» и «Реквиема по мечте» отвечал: «Я не хотел становиться писателем. Я был лишь криком в поисках подходящего рта».

Вполне возможно, что Джордж Орвелл согласился бы подписаться под этими словами своего коллеги по перу с другого берега мирового океана.

* * *

Писателями становятся не потому, что это занятие приносит easy money[4] и греет персональное тщеславие. По этим побудительным мотивам становятся только графоманами. Для того чтобы стать писателем — разумеется, настоящим, а не Пикулем или Ляндресом, — у человека должны наличествовать три составляющие:

— он должен уметь выражать свои мысли, выбирая для этого правильные слова и располагая их в правильном порядке;

— он должен уметь увлекательно рассказывать истории;

— он должен быть уверен в том, что у него действительно есть, о чём рассказать, и что его рассказы будут интересны не только его родственникам и нескольким друзьям-приятелям, с которыми он пьёт пиво в близлежащем баре или ходит париться в баню.

Только при наличии этих трёх качеств имеет смысл тратить время на то, чтобы превращать чистые листы бумаги в испорченные и стирать подушечки пальцев, день за днём барабаня по компьютерной клавиатуре. Если отсутствует хотя бы одна из трёх — лучше этого не делать. Ни к чему хорошему не приведёт.

У Эрика Артура Блэйра все три были.

Поэтому когда он в возрасте 24-х лет перестал быть офицером колониальной полиции в Бирме и стал обитателем зачуханного отеля-клоповника в одном из малосимпатичных районов Парижа, он был уверен, что поступил правильно. Оставалось всего ничего — убедить в этом пришедших в ужас родственников. И не подохнуть от голода.

* * *

Путь к звёздам чаще всего лежит через тернии — так, во всяком случае, гласит общеизвестная поговорка. О том, через какие тернии пришлось пройти начинающему писателю Эрику Блэйру, читатели состоявшегося писателя Джорджа Орвелла могли узнать из его первой изданной книги — автобиографической повести «Down and Out in Paris and London» («Жизнь на дне в Париже и Лондоне»)[5]. Описанные в ней Блэйром[6] перипетии его борьбы за жизнь — зарабатывание на хлеб и суп чем придётся, от репетиторства до мытья посуды в ресторанах, вращение среди жуликов, воров и уличных проституток, неимоверная концентрация в этом мире всевозможных чудаков, фриков и просто психбольных — всё это было хорошо известно тем, кто в конце 1920-х годов оказался в схожей жизненной ситуации. Вне всякого сомнения, среди этой публики было немало классных рассказчиков, способных сотворить из собственной биографии не один увлекательный роман. Однако проблема была в том, что ни один из них этого не сделал. А посудомойщик С. Бёртон — взял и написал. Один — за них всех.

От решения Блэйра стать писателем до того момента, когда он им действительно стал, прошло без малого шесть лет. Первая книга, вышедшая в январе 1933 года, была первой, но не стала единственной. За «Жизнью на дне» последовали также автобиографические «Burmese Days» («Бирманские дни», 1934) и первый роман-фикшен «А Clergyman’s Daughter» («Дочь священника», 1935). Этот роман оказался тем самым первым блином, который всегда, вне зависимости от намерений пекаря, выходит не вполне съедобным. Блэйр (к тому времени уже превратившийся в Орвелла) был очень недоволен результатом — до такой степени, что посчитал необходимым внести в завещание пункт, согласно которому данное сочинение никогда не должно переиздаваться после смерти его автора. (Этот пункт, как и многие иные пункты завещания Орвелла — такие, например, как запрет на написание его биографий — впоследствии были проигнорированы его наследниками.)

До написания главной его книги оставалось ещё двенадцать лет. До выхода той, без которой она вряд ли была бы написана, — три.

* * *

Год 1936-й для Джорджа Орвелла стал чрезвычайно значимым. В течение этого года в его жизни произошло несколько важнейших событий из разряда тех, которые принято именовать «судьбоносными».

Двадцатого апреля лондонское издательство Виктора Голланца (основного издателя Орвелла в 1932–1939 годах) выпустило его четвёртую книгу, называвшуюся «Кеер the Aspidistra Flying» («Да будет фикус»)[7]. Это был второй роман Орвелла — драматическая история борьбы за жизнь «лишнего английского человечка» Гордона Комстока. Потомок обедневшего аристократического рода, считающий себя временно непризнанным поэтическим гением, отказывается от «духовно угнетающей» его службы клерком и, попав в цепкие лапы бедности на грани нищеты, вынужден жить в съёмной конуре, надеясь добиться литературного признания и разбогатеть. А пока признание не спешит раскрыть ему навстречу свои объятия, Гордон служит продавцом в занюханной книжной лавке, постоянно ломая голову над тем, что он будет есть, и экономя на всём, на чём только можно сэкономить, включая курево, и считая каждый остающийся до получки пенс.

Джордж Орвелл хорошо знал, о чём писал. Ему самому привелось работать продавцом в точно такой же книжной лавке, как и его персонажу, и он сам точно так же, как и Гордон Комсток, считал звякающую в кармане мелочь, размышляя над тем, выкурить последнюю сигарету прямо сейчас или всё же заставить себя потерпеть до вечера. Поскольку потом курить будет нечего, а если потратить на сигареты последние деньги, придётся ничего не есть до конца недели.

Роман «Да будет фикус» был написан очень хорошо — твёрдой рукой, яркими и точными мазками критического реалиста. Его никак невозможно было упрекнуть в недостоверности характеров персонажей или приукрашивании описанных в нём реалий — Лондона середины 1930-х годов. Тем не менее сам Орвелл, будучи по натуре ярым перфекционистом, и этой своей книгой остался недоволен — хотя и не в такой сильной степени, как предыдущей, но всё же расценил её как явную неудачу. По-видимому, он чувствовал, что призвание его как писателя лежит не в области чистой беллетристики, но в деле обличения социальных язв капиталистического общества — того самого пресловутого «мира чистогана», который так раздражал Орвелла своими вопиющими несправедливостями по отношению к тем, кто его своим трудом и создавал. Сильнее всего его раздражало вопиющее материальное неравенство между классами — капиталистов, то бишь эксплуататоров, и наёмных рабочих и служащих, то есть эксплуатируемых.

Дело было в том, что Эрик Блэйр с юности исповедовал откровенно социалистические убеждения. Считая себя приверженцем так называемого «демократического социализма», он категорически не желал признавать тот факт, что такой социализм невозможен в принципе, поскольку само это словосочетание — «демократический социализм» — является оксюмороном. Общеизвестная ироническая поговорка, гласящая, что «капитализм — это неравномерное распределение блаженства, а социализм — равномерное распределение убожества», в буквальном смысле слова выводила Блэйра из себя. С годами суждения его несколько смягчились, однако избавиться от этого заблуждения полностью он не смог до самого конца жизни.

Девятого июня 1936 года 33-летний Эрик Блэйр женился. Его избранницей стала 30-летняя Айлин О’Шонесси, с которой он познакомился годом ранее и с которой ему было суждено прожить без малого девять лет — в полном соответствии с матримониальной клятвой, деля и радости и горести до той поры, пока смерть не разлучила их[8].

А ещё месяц спустя в мире произошло событие, кардинально изменившее жизни сотен тысяч вовлечённых в него людей. И одним из них было суждено стать английскому писателю Джорджу Орвеллу.

* * *

Всё началось 17 июля 1936-го. В этот день небо над Испанией было ясное и безоблачное. Воспользовавшись хорошей погодой, группа армейских генералов — Эмилио Мола, Мануэль Годед, Гонсало Кейпо де Льяно, Франсиско Франко и другие — подняла мятеж против правительства Испанской Республики. Мятежные генералы заявили, что вынуждены пойти на этот радикальный шаг, чтобы покончить с ползучим переворотом, осуществлявшимся в Испании социалистами, пришедшими к власти в результате недавних парламентских выборов, и чтобы защитить сами основы многовековой испанской христианской цивилизации, ныне беспардонно попираемые засевшими в Мадриде безбожниками.

Мятеж начался на окраинах — в Испанском Марокко и на Канарских островах, что вовсе не сулило ему успешного развития. Однако вследствие того, что его лидеры действовали быстро и решительно, а противостоявшее им правительство в столице, напротив, пребывало в совершенной прострации, не зная, как ему реагировать на происходящее, уже через пару недель в Испании разгорелась полномасштабная гражданская война. Испанская армия раскололась на две неравные части: бóльшая перешла на сторону лидеров мятежа, меньшая осталась верна республиканскому правительству.

Поначалу националистам казалось, что они смогут одержать быструю победу — настолько дисциплина и организованность в их войсках превосходили хаос и бардак, творившийся в частях республиканцев. Однако, поднимая мятеж, генералы не учли того, что помимо ревностных католиков-буржуа, только и мечтающих поскорее избавиться от власти проклятых социалистов, в Испании существует и другая, не менее значительная по численности часть населения, — безземельные крестьяне и городские рабочие. Этим было мало дела до попираемых социалистическим правительством христианских основ цивилизации; их гораздо сильнее занимала возможность раскулачить кулаков и экспроприировать экспроприаторов — то есть, переводя с языка лозунгов на человеческий, пограбить награбленное и поприжать сеньоров-кровососов вкупе с зажравшимися попами. Так, во всяком случае, проповедовали в среде своих приверженцев главари всевозможных маргинальных политических партий, партиек и партеечек, коих в Испании за годы существования республики расплодилось великое множество. Эти группы представляли все цвета политического спектра, преобладали в котором всё же две краски — чисто красная (коммунисты всех видов — от просталинских до троцкистских) и чёрно-красная (анархисты всех мастей). Имея своими названиями довольно странно звучащие для всякого не-испанского уха аббревиатуры: CNT, FAI, PSUC, POUM, UGT и тому подобные — организации эти считали своей важнейшей задачей установить в Испанской Республике такой социально-политический строй, при котором будет навсегда покончено с эксплуатацией человека человеком, а производительные силы станут играть доминирующую роль в производственных отношениях. То есть ежели кто буржуй-домовладелец и не понимает, то дом у него следует реквизировать, а его самого сделать уличным чистильщиком сапог — тогда, быть может, и поймёт. Ну а если и тогда не захочет понимать, то терпение пролетариата, как известно, тоже имеет свои пределы.

Основной базой испанских радикалов была Каталония — или Каталунья, как именуется эта провинция на местном, каталонском языке, который многие несведущие иностранцы считают всего лишь диалектом языка испанского. Уже в те времена она была очагом внутреннего сепаратизма. Каталонские политические деятели, даже вполне внешне лояльные центральному правительству, в своих действиях руководствовались в первую очередь соображениями о том, насколько присылаемые из Мадрида распоряжения соответствуют их собственным интересам и надобностям. Поэтому не стоило удивляться тому, что, как только в Испании начался генеральский мятеж, именно Каталония стала главным центром сопротивления. Охарактеризовав действия мятежников как «вылазку фашистской реакции», каталонское правительство, видя смятение и замешательство, охватившие Мадрид, действовало решительно. Не испытывая иллюзий относительно лояльности полиции и гражданской гвардии, барселонские власти распорядились открыть арсеналы и вооружить народ, желающий сражаться с «фашистами». Получив оружие, стихийно сформированные рабочие дружины быстро разгромили мятежников, выступивших в Барселоне, и, изгнав их из города, погнали дальше — на запад, в сторону Сарагосы. Дивизионный генерал Мануэль Годед, возглавивший силы мятежников в Барселоне, попал в плен, был предан суду военного трибунала и приговорён к расстрелу.

Первая победа, одержанная над «фашистами», оказала сильное воздействие на центральное правительство. В Мадриде наконец осознали, что националисты не так страшны, как им представлялось, и их можно побеждать. Республиканцы воспряли духом и обратились за военной помощью к демократическим странам Запада — Франции и Великобритании, а также к Советскому Союзу — который, как им было хорошо известно, является злейшим врагом фашизма и национализма. Демократические страны, помявшись, в помощи Испанской Республике отказали — чтобы не дразнить Гитлера и Муссолини, к которым с точно такой же просьбой обратились испанские националисты. Советский Союз откликнулся — и в Испанию начались поставки танков, самолётов, стрелкового оружия, боеприпасов и продовольствия. Заодно прибывали лётчики, танкисты, артиллеристы и прочие военные специалисты, включая сотрудников НКВД. Этим в обязанность вменялось научить «испанских товарищей» бороться с внутренней контрреволюцией — доверчивые испанцы никак не желали понимать, что главными врагами Республики являются не мятежные генералы по ту линию фронта, а всевозможные замаскированные предатели и изменники, угнездившиеся в их же министерствах и департаментах и в их собственном тылу. Всё это осуществлялось с соблюдением строжайших мер конспирации.

Германия и Италия сделали то же самое, только совершенно открыто и ни от кого не таясь. В демократических странах Запада это было воспринято как осуществление военной интервенции. В ответ на происки мирового фашизма в республиканскую Испанию хлынул поток иностранцев-антифашистов, желающих с оружием в руках противостоять наступлению «коричневой чумы».

Гражданская война заполыхала по всей Испании словно огромный инквизиционный костёр.

* * *

Двадцать шестого декабря 1936 года из вагона поезда, остановившегося на железнодорожном вокзале Барселоны, вышли двое иностранцев — мужчина и женщина. Это были супруги Эрик и Айлин Блэйр.

Джордж Орвелл стремился попасть в Испанию едва ли не с первых дней начала гражданской войны. Однако этому препятствовали насущные дела — сначала нужно было выполнить обязательства перед издателем и завершить работу над новой книгой, получившей названием «The Road to Wigan Pier» («Дорога на Уиган-Пирс»). Как только манускрипт был готов, Орвелл отправил его Голланцу и приступил к осуществлению своего намерения — увидеть то, что происходит в Испании, собственными глазами.

До того как оказаться в гуще испанских событий, Орвелл следил за ними по публикациям в английской прессе. Английская пресса — так же как и французская, и бельгийская — в своём подходе к тому, что происходит в Испании, разделилась на три части — газет и журналов, симпатизирующих республиканцам, националистам и тех, что ради объективности освещения стремились соблюдать нейтралитет. В первую категорию вошли леволиберальные газеты «Дэйли геральд», «Дэйли экспресс», «Дэйли миррор», «Манчестер гардиан» и «Ньюс кроникл»; во вторую — правоконсервативные «Дэйли мэйл», «Дэйли скетч», «Морнинг пост» и «Обсёрвер», в третью — респектабельные «Таймс» и «Дэйли телеграф». При этом каждое издание стремилось иметь собственных корреспондентов по обе линии фронта, а если это по каким-либо причинам не получалось, восполняло недостаток собственной информации посредством републикации сообщений из испанской прессы. Испанская же пресса с первых дней войны превратилась в идеологическую машину ненависти к врагу и — в зависимости от того, на чьей стороне фронта она издавалась, — публиковала не то, что можно было воспринимать как сколько-нибудь объективную информацию, но то, что соответствовало определению «голимая пропаганда».

Джордж Орвелл предложил свои услуги редакции газеты «Ньюс кроникл»[9], чья линия по освещению Испанской войны представлялась ему наиболее соответствующей его собственным представлениям о том, что там происходит. И, оформив журналистскую командировку и заодно заручившись рекомендательными письмами от руководства Независимой лейбористской партии, которую активно поддерживал как избиратель, отправился в Испанию. Для чего он взял с собой жену — этого, после того как ему повезло остаться в живых, он не мог объяснить себе до конца жизни. По-видимому, это было сделано просто от недостатка правдивой информации о том, куда он едет. То есть по глупости.

* * *

Пересекая франко-испанскую границу, Орвелл вряд ли представлял себе то, как сложится его пребывание в Испании, и чем он там будет заниматься на самом деле.

Оказавшись в Барселоне, он был совершенно потрясён царившей в столице Каталонии обстановкой. Орвеллу показалось, что он попал в центр пролетарской революции — подлинной, той, которую он представлял в собственных мечтах, когда осуждал «человеконенавистническую» сущность британского колониализма и «мира чистогана». Испытанная им от этого ощущения эйфория привела к тому, что Орвелл мгновенно забыл о своих корреспондентских намерениях и, наплевав на взятые на себя обязательства, тут же записался в военное ополчение, формируемое руководством каталонской марксистской партии POUM[10], и через несколько дней, в начале января 1937 года, отправился на Арагонский фронт — сражаться с «фашистами».

Айлин Блэйр, поселившись в знаменитом барселонском отеле «Континенталь», поступила на работу в каталонское представительство Независимой лейбористской партии, занимавшееся приёмом и распределением по воинским частям добровольцев-антифашистов, приезжающих в республиканскую Испанию из англоязычных стран.

* * *

В Испании Орвелл пробыл почти шесть месяцев — с 26 декабря 1936-го по 23 июня 1937 года. Четыре с половиной из них он провёл на Арагонском фронте, воюя с франкистами в составе ополчения POUM, пару недель — в отпуске в Барселоне, оставшиеся дни — в прифронтовых госпиталях после полученного в мае месяце тяжёлого ранения. Ему не пришлось ходить в атаку на вражеские траншеи в полный рост с винтовкой наперевес, да и в ближнем бою он участвовал всего один раз — когда ополченцы совершили ночную вылазку и ненадолго сумели захватить часть вражеских окопов, затем ретировавшись восвояси. После этого полного суматохи, неразберихи и хаоса ночного боя Орвелл долго размышлял над тем, убил ли он хотя бы одного «фашиста», бросив наугад во тьму гранату и услышав после прогремевшего взрыва человеческий крик — по-видимому, раненного этим взрывом врага. Однако полной уверенности в том, что он действительно в кого-то попал, у него не было, и, описав впоследствии этот эпизод своей фронтовой биографии, Орвелл сделал из него кажущийся неожиданным вывод — что даже однократное участие в таком бою является опытом, без приобретения которого любому человеку лучше в жизни обойтись.

* * *

Впечатления, полученные Джорджем Орвеллом от участия в гражданской войне в Испании, послужили материалом для написания новой книги. За работу над ней он принялся летом 1937 года, немедленно после возвращения в Англию. Работа заняла немногим больше полугода; в начале 1938-го рукопись, получившая название «Homage to Catalonia» («Памяти Каталонии»), была завершена. Но с изданием этой рукописи у него возникли серьёзные сложности.

Едва принявшись за работу, Орвелл проинформировал своего издателя Виктора Голланца о том, что пишет автобиографический репортаж об Испанской войне, основанный исключительно на его субъективном персональном опыте, в котором он не намерен ни скрывать, ни нивелировать отрицательные явления, которые наблюдал в Испании, сражаясь на стороне республиканцев. Он просил Голланца как можно скорее дать ответ — заинтересован ли тот в издании такой книги. Однако Виктор Голланц, поразмыслив над этим письмом, отказался издавать новую книгу Орвелла по причине неприятия её содержания. Голланц был приверженцем таких же левацких взглядов, как и сам Орвелл, однако, в отличие от своего автора, издатель был убеждён в том, что в условиях, когда мир всё быстрее скатывается к новой мировой войне, социалисты не имеют права вносить разброд в антифашистское движение, публикуя книги, в которых содержится хотя бы минимальная критика тех, кто находится на переднем крае битвы с фашизмом.

Получив отказ, Орвелл был изрядно раздосадован, но он не мог не понимать, что соображения Голланца имеют полное право на существование. Однако делать было нечего — он был вынужден искать для себя нового издателя. Таковым стал Фредерик Варбург, владелец лондонского издательства «Secker & Warburg», которому было суждено стать вторым и последним прижизненным публикатором книг Орвелла.

* * *

Тираж «Памяти Каталонии» поступил в реализацию 25 апреля 1938 года.

Вскоре Джорджа Орвелла постигло глубочайшее разочарование — он убедился в том, что с точки зрения коммерческой выгоды его новая книга оказалась абсолютно провальной. За шестнадцать месяцев, прошедших от момента её поступления в книжные магазины до начала Второй мировой войны, было продано менее 1 000 копий[11].

Первого сентября 1939 года в Европе началась новая мировая война. Людям стало не до чтения, тем более книг про Испанскую войну. Которая, к тому же, уже успела стать достоянием хотя и совсем недавней, но истории: весной 1939-го республиканцы потерпели сокрушительное поражение и капитулировали. Одержавшие победу националисты принялись мстить сдавшимся противникам — за разграбление частной собственности, попрание христианских ценностей и красный террор. Тысячи не сумевших сбежать за пределы Испании республиканских солдат и офицеров были казнены, десятки тысяч попали в тюрьмы и концлагеря. Коммунистов вырезали с особенным тщанием и старательностью — чтобы этой заразы на испанской земле не возникло больше никогда.

Вследствие всех этих обстоятельств намерение Джорджа Орвелла при следующем приезде в Испанию непременно выпить чашку кофе в Уэске развеялось как с летних яблонь дым.

* * *

В 1942 году, когда со времени его испанской эпопеи минуло пять лет, Джордж Орвелл написал эссе под названием «Looking Back on the Spanish War» («Оглядываясь на Испанскую войну»)[12]. Оно было опубликовано в 1943 году в 1-м выпуске альманаха «New Road», выпускавшегося в 1943–1949 гг. издательством Чарльза Врея Гардинера «Grey Walls Press».

В отличие от «Памяти Каталонии», написанной глазами солдата, выглядывающего из-за бруствера насквозь промёрзшей и распространяющей навязчивые ароматы продуктов деятельности человеческого кишечника траншеи, над которой иногда посвистывают вражеские пули, это сочинение менее всего соответствовало избитому штампу «окопная правда». На то были вполне обоснованные причины.

Вокруг бушевала Вторая мировая; ситуация с тем, чья всё же возьмёт, была ещё совершенно неясна. Тридцатидевятилетний писатель Орвелл, попытавшийся с её началом поступить в английскую армию, не прошёл медкомиссию по состоянию здоровья и был вынужден отказаться от того, чтобы повторить свой испанский опыт. В 1942 году он служил в отделе информации Британской радиовещательной корпорации и сражался с Гитлером и его приспешниками единственным доступным ему оружием — своим пером.

Поведав читателям несколько историй из своего личного опыта, которые не вошли в книгу «Памяти Каталонии»[13], основное место в эссе «Оглядываясь на Испанскую войну» Орвелл уделил попытке анализа причин, по которым эта война завершилась поражением республиканцев и победой националистов. По прошествии пяти лет, находясь в мире, изменившемся по сравнению с тем, в котором он мёрз в окопах на Арагонском фронте, до полной неузнаваемости, Орвелл попытался рассмотреть историю гибели Испанской Республики при помощи метода структурного анализа. Сделал он это, по-видимому, руководствуясь двумя основными побудительными мотивами: во-первых, для того чтобы понять, было ли поражение республиканцев предопределено заранее, а во-вторых, стремясь дать собственное объяснение тому, для чего он сам принимал участие в этой войне.

Что касается второго вопроса, то с ним никаких сложностей не было: Орвелл признавал, что отправился в воюющую Испанию для того, чтобы своими глазами увидеть, возможна ли в этой стране пролетарская революция, а оружие взял в руки, руководствуясь собственным убеждением — в том, что, имея дело с фашистами, при любом раскладе лучше драться и потерпеть поражение, чем сдаться без боя.

А вот с первым вопросом дело было гораздо сложнее, и никакой ясности в нём не наблюдалось. Размышляя над тем, что ему было известно о последних месяцах и днях Испанской Республики, Орвелл писал:

«Исход Испанской войны был решён в Лондоне, Париже, Риме, Берлине — где угодно, только не в самой Испании. Осенью 1937 года все, у кого глаза были на месте, поняли, что республиканское правительство не сможет победить, если не произойдёт радикальных изменений в международном положении. <…> Раздетая, безоружная армия Республики продержалась два с половиной года, то есть значительно дольше, чем рассчитывали её враги. <…> Последние восемнадцать месяцев республиканцы сражались почти совсем без сигарет, имея только крохи съестного. Уже в середине 1937 года, когда я покинул Испанию, мясо и хлеб можно было достать с трудом, табак стал редкостью, кофе и сахар исчезли почти совсем»[14].

Не замалчивал Орвелл и того, что в числе основных причин гибели Испанской Республики были не одни лишь экономические трудности:

«Отсутствие единства в рядах республиканцев, о котором так много писали, не было главной причиной поражения. Республиканское ополчение было сформировано в спешке, скверно вооружено и плохо подготовлено тактически. Но эти вещи не изменились бы и в случае полного политического единства в республиканских рядах. В момент начала войны рядовой испанский рабочий не умел даже стрелять из винтовки (в Испании никогда не было всеобщей воинской повинности). Традиционный пацифизм левых кругов также сыграл здесь немалую роль. Из тысяч иностранцев, служивших в Испании, удалось сформировать неплохие пехотные части, но среди них было очень мало настоящих военных специалистов. <…> Фашисты победили потому, что были сильнее. У них было современное оружие, а у республиканцев его не было. Никакая политическая стратегия не может этого изменить»[15].

Политику, проводившуюся по отношению к Испанской Республике правительствами Великобритании и Франции, Орвелл со свойственной ему в этих оценках прямолинейностью именовал откровенным предательством и той ошибкой, которая бывает страшнее преступления. Что же касается роли, которую сыграл в Испанской войне Советский Союз, — в этом английский писатель просто ничего не мог понять:

«Какими доводами руководствовались во время войны в Испании русские — уму непостижимо. Вмешались ли они для того, чтобы <…> защищать демократию и сорвать планы нацистов? Тогда почему они оказывали такую мизерную помощь и — потом — бросили Испанию на произвол судьбы? Может быть, как утверждают католики, они вмешались, чтобы раздувать в Испании революционный пожар? Тогда почему же они делали всё, что было в их силах, чтобы подавить испанское революционное движение, защищать частную собственность и передать власть среднему сословию, а не рабочему классу? Или, может быть, как думают троцкисты, русские вмешались только для того, чтобы предотвратить испанскую революцию? Тогда почему они не поддержали Франко? Легче всего объяснить их действия, если предположить, что русские руководствовались одновременно несколькими мотивами, причём все они противоречили друг другу. Будущее, думаю, покажет, и внешняя политика Сталина, которую принято считать такой дьявольски хитрой, раскроется во всём своём оппортунизме и глупости»[16].

Читать эти многочисленные полные недоумения вопросы без ответов сегодня — из XXI века, спустя восемьдесят лет после завершения анализируемых Орвеллом исторических событий, — отчасти грустно, отчасти просто смешно. Поскольку тот уровень знаний о подоплёке участия в гражданской войне в Испании Советского Союза, которым ныне обладает любой интересующийся данным вопросом гимназист, на несколько порядков превышает тот, которым обладал капрал каталонского ополчения Эрик Блэйр в 1937 году и английский писатель Джордж Орвелл — в 1942-м. Ныне прекрасно известно — для чего, с какой целью ввязался в Испанскую войну Сталин. Ему нужно было заполучить испанское золото. И он его заполучил — в обмен на поставки советского вооружения и боеприпасов и на участие в Испанской войне советских военспецов. Те 510 тонн золота, которые по решению премьер-министра Испанской Республики Франсиско Ларго Кабальеро и министра финансов Хуана Негрина были сначала вывезены из хранилищ Банка Испании в Мадриде, а затем в октябре 1936 года тайно переправлены в СССР, — были потеряны Испанией навсегда. При этом до сих пор не вполне понятно, сколько именно из числа вывезенного из Банка Испании золота было украдено по дороге теми, кто эту операцию осуществил, то есть самими Ларго Кабальеро и Негрином, а сколько прилипло к потным ручонкам тех, кто осуществлял его погрузку в трюмы советских пароходов «КИМ», «Курск», «Нева» и «Волголес», на которых оно и было вывезено из Картахены в Одессу. Известно лишь, что по описи погрузчика в Картахене «золотых ящиков» было ровно на 100 штук больше, чем их оказалось по описи приёмщика в Одессе. А каждый ящик на весах тянул на 75 килограммов. Дальше считайте сами, коли есть к тому охота.

Разумеется, когда Джордж Орвелл писал эссе «Оглядываясь на Испанскую войну», ничего этого он не знал и знать не мог. Неизвестно также, была ли ему знакома общеизвестная русская народная поговорка «кому война — а кому и мать родна». Впрочем, если бы она была ему известна, всё равно навряд ли можно с достаточной долей уверенности предположить, что отношение Орвелла к тому, чем обернулось участие в Испанской войне для него самого, существенно изменилось бы. Это была его личная война с фашизмом — та война, на которой у идейных бойцов проявляются свойства их личности, какие в иных, менее экстремальных ситуациях, могут не проявить себя никогда. Джордж Орвелл был не только солдатом — он был писателем, и такой персональный опыт был ему чрезвычайно важен прежде всего в профессиональном плане.

* * *

Публикация эссе «Оглядываясь на Испанскую войну» в альманахе «New Road» не вызвала ни малейшего интереса к книге «Памяти Каталонии», и та как не продавалась до войны, так не продавалась и после её окончания. К данной теме Джордж Орвелл более уже никогда не возвращался — все его мысли начиная примерно с 1944 года были заняты романом, который первоначально он намеревался назвать «Последний человек в Европе», но в окончательном виде озаглавил «Nineteen Eighty-Four» («Тысяча девятьсот восемьдесят четвёртый»). Не спешили порадовать Орвелла и иностранные издатели: при его жизни «Памяти Каталонии» была опубликован всего в одном переводе — на итальянский язык; это произошло в декабре 1948 года, когда жить её автору оставалось чуть больше года. Все прочие издания и переиздания — и переводные, и на языке оригинала — были осуществлены уже после его смерти.

* * *

К русскоязычным читателям книга Джорджа Орвелла «Памяти Каталонии» пришла только в начале 1970-х годов. Её выпустило микроскопическое издательство «ALI», базировавшееся в Риме и являвшееся подразделением информационно-пропагандистской активности, осуществлявшейся спецслужбами США против СССР в годы «холодной войны» с целью ослабления и подрыва советского тоталитарного режима. Следствием специфической принадлежности издательства «ALI» было то, что выпускавшиеся им книги снабжались или фальшивыми выходными данными, или же издавались и вовсе без таковых. Так, выпущенный им в 1966 (примерно) году русскоязычный перевод романа Джорджа Орвелла «1984», сделанный в 1950-е годы советским официозным журналистом Сергеем Толстым с французского перевода оригинального издания, не содержал не только имени переводчика (что было совершенно понятно), но и вообще никаких иных выходных данных за исключением названия города издания — Рим.

В отличие от «1984», выпущенная той же конторой лет пять спустя книга «Памяти Каталонии» кое-какие выходные данные содержала — в ней были указаны название издательства («Editions de la Seine») и место его нахождения (Paris). Однако и то и другое было совершеннейшей липой, рассчитанной, по-видимому, на то, чтобы будущим биографам и библиографам Джорджа Орвелла жизнь не казалась вересковым мёдом. Стоит ли упоминать лишний раз о том, что в данном издании отсутствовало имя того, кто перевёл книгу на русский язык? Пожалуй, стоит. Но — только для того, чтобы сообщить заинтересованной публике, что имя это не установлено до сих пор. Хотя некоторые предположения некоторыми орвелловедами и высказывались — например, о том, что переводчиком мог быть Виктор Франк[17], — ни одно из них не подтверждено реальными доказательствами.

При первом же знакомстве с этим переводом становится ясным, что загадочный переводчик «Памяти Каталонии» весьма неплохо знал английский язык, но совершено не знал языка испанского. Об этом со всей неопровержимостью свидетельствуют имеющиеся в книге грубейшие ошибки — прежде всего в транскрибировании испанских топонимов и слов, которые отсутствуют в английском языке. Всего один пример: множество раз упомянутое Орвеллом название испанского городка Уэска в книге, изданной «ALI», неизменно печатается как Хуэска. О чём это свидетельствует? Это свидетельствует о том, что переводчику было неведомо, что в испанском слове «Huesca» первая буква не читается — и, соответственно, не воспроизводится на бумаге в переводах. А редакторов в издательстве «ALI», по-видимому, просто не существовало — в целях экономии цэрэушного бюджета. И таких примеров в данной книге имеется изрядное количество. Однако роптать на этот перевод никак невозможно, поскольку никакого иного до сих пор, насколько мне известно, или не существует, или существует, но не опубликовано.

* * *

Английский писатель Джордж Орвелл был очень неудобным человеком. Неудобство, которое он доставлял окружающим, состояло, однако, не в том, что у него был вздорный характер или что в течение многих лет Орвелл был тяжело болен туберкулёзом (заработанным им, кстати сказать, в окопах на Арагонском фронте), но в том, что он всегда и везде старался говорить и писать правду.

Людей, которые так себя ведут, никогда и нигде не любят. Поскольку такие люди воспринимаются окружающими (читай: обществом) как бельмо в собственном глазу. А кому приятно, любуясь своим отражением в зеркале, вдруг обнаружить выскочивший на губе герпес или невесть откуда взявшуюся на носу бородавку? Или — ещё страшнее — обратить внимание на то, что отражение с каждым разом всё более и более становится похожим на портрет Дориана Грея — со всеми вытекающими из данного прискорбного обстоятельства последствиями…

Джордж Орвелл умер 21 января 1950 года, неполных сорока семи лет от роду. Туберкулёз — заболевание коварное, поражённые им люди имеют обыкновение болеть долго и умирать внезапно — как правило, тогда, когда в течении заболевания вдруг наступает внезапное улучшение и кажется, что не всё ещё потеряно и что вот-вот, ещё чуть-чуть — и случится чудо. И можно будет дальше жить, работать, заботиться о семье. И — творить. Чаще всего подобные надежды оказываются не более чем иллюзиями. Особенно горестно бывает, когда смерть приходит за писателем до того, как ему удаётся поставить в манускрипте своего романа последнюю точку в последней фразе финальной главы.

Орвеллу в этом отношении безумно повезло. Ему выпала совершенно уникальная возможность — на пороге смерти высказаться во весь голос[18]. И не просто высказаться, но и отправить своё грозное предупреждение потомкам. Суть этого предупреждения максимально проста и доходчива: НЕТ И НЕ МОЖЕТ БЫТЬ В ЭТОМ МИРЕ НИЧЕГО БОЛЕЕ ВАЖНОГО И ЦЕННОГО, ЧЕМ СВОБОДА. Свободу человеку надлежит беречь сильнее всего, что у него есть. Потому что те, кто, становясь перед выбором — свобода или колбаса? — выбирая колбасу, чаще всего просто не понимают, что, отказываясь от свободы, человек тем самым отказывается и от всего остального. Потому что после того как исчезнет свобода, вслед за ней обязательно исчезнет и колбаса. Это — аксиома. То есть истина очевидная, никаких дополнительных доказательств не требующая.

Если же кто-нибудь из вас сомневается в том, что это так и есть, — лучшим средством для рассеивания сомнений станет чтение книг Джорджа Орвелла. Начать лучше всего с «Памяти Каталонии». Она того стоит.

Читать фрагмент из книги Д. Орвелла "Памяти Каталонии"

"Чашка кофе в Уэске"

[1] История гражданской войны в Испании хранит столько тайн, что вряд ли о них знают даже те, которые утверждают, что они знают об этой войне всё. Висенте Ортега (исп.).

[2] Существует несколько русскоязычных переводов этого сочинения, опубликованных в разные годы под разными названиями — от ужасных («Скотский хутор», «Скотский уголок» и «Скотское хозяйство») и забавных («Зверская ферма» и «Скотоферма») до вполне адекватных («Ферма животных» и «Скотный двор»). Непревзойдённым шедевром издательского идиотизма является перевод, опубликованный в 1986 г. в США под названием «Ферма Энимал».

[3] Авторское написание.

[4] Быстрые деньги (англ.).

[5] В русскоязычном переводе Веры Домитеевой 2000 г. получил название «Фунты лиха в Париже и Лондоне».

[6] В те времена он жил и писал под именем-псевдонимом С. Бёртон. Псевдоним, ставший всемирно известным в конце жизни Э. А. Блэйра, был взят им в 1932 г.

[7] В русскоязычном переводе Веры Домитеевой 2009 г. получил название «Да здравствует фикус!».

[8] Айлин Блэйр (1905–1945) умерла 29 марта 1945 г. вследствие врачебной ошибки при проведении хирургической операции.

[9] «The News Cronicle» — английская ежедневная газета. Издавалась в Лондоне в 1930–1960 гг.

[10] Испанская аббревиатура от: Partido Obrero de Unificación Marxista — Объединённая рабочая марксистская партия.

[11] По различным, зачастую противоречащим один другому, источникам, за период с 25 апреля 1938 г. по 1 сентября 1939 г. было продано от 600 до 900 копий книги «Памяти Каталонии».

[12] В первом русскоязычном переводе — «Вспоминая Испанскую войну». См.: Орвелл Д. Вспоминая Испанскую войну // Орвелл Д. Памяти Каталонии. Paris: Editions de la Seine, [1971]. С. 281–312.

[13] Например, историю о том, как ополченцы, которыми он командовал, находясь на Арагонском фронте, как-то едва не набили ему морду — за то, что, став капралом, англичанин Блэйр попытался навести в своём взводе воинскую дисциплину. Блэйр был убеждён, что без дисциплины невозможно достичь победы, тогда как его подчинённые воспринимали требования своего капрала ходить в наряды и не спать на постах как пережитки, присущие буржуазной армии, но невозможные в армии революционной.

[14] Орвелл Д. Вспоминая Испанскую войну // Орвелл Д. Памяти Каталонии. С. 304, 307, 308.

[15] Там же. С. 304–305.

[16] Там же. С. 305–306.

[17] Виктор Франк (1909–1972) — литератор Русского Зарубежья, сотрудник американской радиостанции «Свобода». Сын философа Семёна Франка (1877–1950).

[18] Имеется в виду последняя книга Д. Орвелла — роман «1984», опубликованный в июне 1949 г., за полгода до смерти писателя.

Павел Матвеев — литературовед, эссеист, публицист, редактор. Сферой его интересов является деятельность советской цензуры эпохи СССР, история преследования тайной политической полицией коммунистического режима советских писателей, литература Русского Зарубежья периода 1920–1980-х годов. Эссеистика и литературоведческие статьи публиковались в журналах «Время и место» (Нью-Йорк), «Новая Польша» (Варшава), «Русское слово» (Прага) и др., в России — только в интернет-изданиях. Как редактор сотрудничает со многими литераторами, проживающими как в России, так и за её пределами — в странах Западной Европы, Соединённых Штатах Америки и в Израиле.